Мартин Стивен - Могила галеонов

Герцог помолчал немного, затем заговорил вновь. Грэшем не решался задавать вопросов.

— Я бы снова сражался с англичанами, если бы мог, — сообщил Сидония. — Но ветер лишил меня такой возможности. Теперь нам остается только пройти с флотом вдоль северного берега Шотландии, а потом, миновав Ирландию, вернуться в Корунну, чтобы возобновить сражение в другое время. Я уже не могу даровать победу моему королю. Могу лишь спасти флот. — Он испытующе посмотрел в глаза Грэшему. — Я думаю о вас лучше, чем вы полагаете. Я решил: вы сядете на баркас, доберетесь до грузового судна и встретитесь с вашей подопечной. Вы можете доставить ее в Кале. Я не ожидаю вашего возвращения сюда.

Грэшем начал было благодарить Сидонию, но тот поднял руку.

— Не говорите ничего. Просто идите, — сказал он. — Может быть, мы еще увидимся. В Испании или даже, кто знает, в Англии.

Грэшем низко поклонился герцогу. Баркас быстро понес молодого англичанина туда, где находились грузовые суда. Он оглянулся на пострадавший в боях флагман. На палубе корабля он, Генри Грэшем, заново родился. Он теперь уже навсегда перестал быть ребенком. Его служба у Уолсингема оказалась тупиковым путем.

Анну он увидел, как только ее привели на палубу. Многое напоминало об их первой встрече — теперь уже целую вечность назад. Она была в рваном платье и с нечесаными волосами, но характер ее оставался таким же твердым и упрямым, а красота стала еще заметнее из-за отсутствия косметики (да Анна в ней и не нуждалась). И она изменилась — она также перестала быть ребенком. Анна улыбалась, и эта улыбка говорила о многом. За ней стояло понимание, в каком недобром и ненадежном мире приходится жить людям, так что немногим из людских планов суждено в нем осуществиться. Но ее понимание также означало и готовность принять многое в этом мире.

Они были немногословны при встрече — им не требовалось красноречие.

— Нам, кажется, суждено встречаться на море, — сказала Анна.

— С вами… хорошо обращались? — спросил он.

— Женщины здесь спокойнее мужчин. И они очень добрые, — просто ответила она. Анна посмотрела ему в глаза и добавила: — Я здесь единственная девственница. А это, кажется, единственное достояние, которое можно потерять, но нельзя вернуть.

Небо потемнело, облака стали низкими. Ветер, гнавший Армаду все дальше на север, мешал им попасть в Кале, хотя их баркас был, конечно, куда более маневренным, чем большие корабли. С большим трудом продвигались они вперед, держась как можно ближе к берегу. Их лодка не являлась сколько-нибудь завидной добычей для грабителей, и большие английские корабли не стали бы преследовать ее здесь, рискуя сесть на мель. Лишь один англичанин, знавший о больших испанских кораблях, оказавшихся на мели у этих берегов, был слишком алчен, чтобы упустить такой шанс на добычу, и готов был обшарить все прибрежные воды в поисках попавших в беду испанских галеонов, чтобы добыча не досталась не заслужившим ее, с его точки зрения, голландцам.

Его звали Фрэнсис Дрейк.

Корабль Дрейка «Месть» возник перед беглецами неожиданно. На мгновение им даже показалось, что эта громадина расколет их лодку надвое, но в последнюю минуту корабль замедлил ход. С помощью трех специальных крюков их баркас подтянули к борту «Мести». Сверху спустили веревочную лестницу и приказали им подняться на борт. Матросы приветствовали появление Анны свистками и воплями.

— Так, так, — процедил сэр Фрэнсис Дрейк, когда перед ним предстали Грэшем и Манион. — Вот человек, дезертировавший из Англии. Человек, которого я вчера видел рядом с герцогом Мединой Сидонией на его флагмане. И теперь его повесят за предательство.

Август — сентябрь 1588

Лондон

Дрейк, говоря о виселице, возможно, имел в виду, что он повесит их сам. Но пока Грэшем и Манион лежали связанными в каком-то вонючем трюмном помещении. Дрейк едва замечал Анну. Но к облегчению Грэшема, он успел заметить, что ее поместили в одну из кают под капитанским мостиком. Грэшем и Манион лежали на досках в полной темноте. Раньше здесь было хранилище пороха, а в таких помещениях никогда не вешали фонарей и не держали огня.

— Говорят, будто уныние — худший из всех грехов, — сказал Грэшем. — Ведь если ты впал в уныние — значит, не веришь, что Господь может простить тебя.

— Значит, худший из всех? — отозвался Манион из темноты.

— Ну да, — ответил Грэшем. Он и не ожидал услышать ответ, а говорил больше для того, чтобы облегчить душевную боль.

— Ну, это хорошо, — произнес Манион.

— Хорошо? Чего же тут хорошего?

— Ну, будь это обжорство или похоть, для меня было бы хуже. Если все это закончится благополучно, я не смогу расстаться ни с тем, ни с другим качеством, и было бы скверно, не будь у нас надежды на прощение.

— Что значит «закончится благополучно»? Все закончится петлей на наших шеях, если Дрейк сделает по-своему.

— Ну, как говорил еще мой прежний капитан, пока есть жизнь, есть и надежда.

— Твой прежний капитан? Тот, что попал на костер к испанцам?

— Всего не предусмотришь.

Вслед за его словами из темноты послышался шум какой-то возни, металлический звук и вздох облегчения.

— Вот ослы! — проговорил Манион. — Обыскивать не умеют. Я всегда держу свой ножик привязанным к ноге. Кто туда сунется, тот смелый человек, доложу я вам.

Вскоре Манион на ощупь нашел Грэшема, разрезал путы и освободил его руки.

— Теперь мы хотя бы сможем мочиться в углу, а не под себя, — заметил он. — И не только мочиться… Веревку держите в руках и обвяжите ею руки, когда они придут. Они ничего не заметят. Они теперь сами не свои после боя.

— Да, я обратил внимание, — промолвил Грэшем. — Но корабли-то у них почти не пострадали, не то что у испанцев.

— Наверно, тот ваш сифилитик из Лиссабона постарался. Известно же: если ядро не остудить правильно, оно может разлететься на куски, как только выйдет из ствола. А что до них самих, то они, видать, жили впроголодь. Королева у нас скорее удавится, чем выдаст на корабли запасов больше чем на месяц. А они сколько находились на море? Да из того, что им дают, половина небось гнилая.

— У испанцев то же самое, — заметил Грэшем. — С нами то они что сделают? Уморят голодом? Доведут до корабельной лихорадки?

— Да уж постараются, наверно. Ну, там видно будет. А лихорадка у нас давно бы уже была и без них, если бы была нам суждена. Возьмите пока вот это. — Он передал Грэшему два куска вяленого мяса.

— Откуда это у тебя? — изумленно спросил тот.

— Я всегда стараюсь зашить впрок три-четыре куска за подкладку. Съешьте сейчас. Если они будут морить нас жаждой, вам она уже не пригодится. Надо использовать всякое благо, пока оно еще существует.