Бенджамин Рошфор - Невероятные приключения Фанфана-Тюльпана. Том 1

Герцог Шартрский отнюдь не был фанфароном, но умел пользоваться своим положением, своими преимуществами, своей властью, если считал это необходимым - и сейчас он так считал!

В ожидании его прихода мадам Бриссо пережила неприятные минуты. А он сразу перешел к делу, атаковал её решительно и хладнокровно, что, как известно, ошеломляет и ведет к успеху. Добавим к тому же, что он минут десять расхаживал взад-вперед вокруг несчастной мадам, которая с каждой минутой старела на глазах, при этом так топая сапогами, что Бриссо уже заранее чувствовала себя виновной.

- Так вот! - внезапно произнес он с тем величием, какое обретается особым положением в обществе, огромным богатством, оправданным желанием знать правду и - историк должен это признать - помимо всего прочего, гордым сознанием, что он - носитель самого большого члена в королевстве (тут он ошибался, первым был Тюльпан!).

- Так вот! Отец мой герцог Луи действительно велел всем детям своей крови сделать татуировки на стопе? Мне говорили, что слышали об этом от тебя!

- От меня? Но, монсиньор, я не понимаю, о чем вы.

- Правда? (Герцог заметил, что она поражена).

- Кто, Бога ради, мог сказать такую ложь? (Голос её звучал фальшиво).

- Это неважно! От кого ты это слышала?

- Ни от кого, монсиньор! Я ничего об этом не знаю!

- Если не знаешь, то как могла разносить такие сплетни?

- Я ничего...

- Сказала Цинтии Эллис! Именно здесь! Два года назад!

- Это неправда!

- Ладно, - герцог, казалось, оставил её в покое. Бриссо была перепугана до смерти, но готова защищаться до последнего вздоха. Герцог вышел в вестибюль, откуда вернулся с большим позолоченным распятием, которое украшало вход в этот дом греха.

- Клянись, что это неправда! Клянись Христом! Клянись Божьей Матерью! - орал он, сунув распятие под нос.

- Монсиньор! - смятенно воскликнула она, поскольку всю жизнь больше всего боялась попасть в ад - и герцог это знал.

- Так что?

- Я вам клянусь!

- На колени перед Христом! (Она упала на колени). - А теперь повторяй за мной: Клянусь Христом и Божьей Матерью святой Марией...

- Я не могу, монсиньор! - она застонала и расплакалась. - Ах, не требуйте от меня клятвы! Я попаду в ад! Та жизнь, что я веду, все те грехи, которые я поощряла у других и так уже ведут меня туда! Если я стану клятвопреступницей, утрачу всякую надежду...

Стало тихо. Герцог Шартрский, сев на табурет, положил большое распятие на колени.

- Слушаю! - спокойно сказал он.

- Я это знаю от самого монсиньора Луи, - выдавила она, ломая руки, поскольку с ужасом осознала, что не знает, к чему идет дело. - Но только я прошу, не говорите никому, что я вам выдала эту тайну. О, Боже, монсиньор Луи мне этого бы никогда не простил!

- А что он, собственно, сказал?

- Ну вы же знаете, - упрекнула она, - велел делать татуировку на левой стопе своих детей.

- Э, нет, не так - не своих детей, но детей своей крови, - большая разница. Ты понимаешь?

- Да, монсиньор, понимаю, - признала та, склонив голову и всхлипывая. Потом в отчаянии попыталась снизить важность того, что происходит. - Но монсиньор Луи шутил, я уверена! О да, я хорошо помню! Когда он говорил, смеялся и даже подмигнул мне!

- Ты поклянешься, что он действительно шутил?

Мадам Бриссо вновь увидела под носом распятие, - золотой Спаситель смотрел ей прямо в глаза!

- Нет, не поклянусь! - вздохнула она.

- Не нужно никого бояться, - сказал ей герцог Шартрский.

- Это останется между нами, но ты должна впредь молчать, как рыба! В твоих же интересах, чтобы эта тайна - если, конечно, мой отец не подшутил над тобой - не разошлась дальше!

"- Это и в моих интересах", - подумал он, бросая Бриссо полный кошелек и та, только разведя руки в молитвенном жесте, тут же захлопнула их, как мышеловку, чтобы схватить добычу.

* * *

Старый герцог Луи уже три дня не выходил из своей комнаты. Он очень переменился с той поры, когда мы с ним познакомились, - семнадцать лет все-таки! Тогда это был полноватый мужчина, теперь - беспомощный толстяк. Задыхался при ходьбе, и уже ни к чему не проявлял интереса - особенно эти последние три дня, превратившие его в нервного, вспыльчивого мизантропа. А сегодня он был ещё вспыльчивее, ибо его жена - новая жена, мадам де Монтессон, с которой он тайно обвенчался год назад - была в отъезде и не могла его жалеть и утешать. Жена его со вчерашнего вечера была в Версале из-за какой-то светской ерунды, а герцог Луи тут, в Баньоле, в своем роскошном замке совсем один, и нет никого, на ком сорвать свою злость разве что на слугах, но слуги - это никто!

В то утро он ходил осторожно, медленно поднимая остекленевшие ноги и опираясь на мебель. При этом, наперекор боли, порою довольно хихикал. Это из-за письма, полученного накануне вечером - письма от его сына герцога Шартрского, чьего визита он теперь ждал с нетерпеливостью старого кота, которого мышь попросила об аудиенции.

- Хе-хе! - хихикал он, заранее предчувствуя разговор, который должен был произойти между ними. Наконец позвонил, чтобы сына ввели из приемной, где тот в ярости томился уже три четверти часа.

- Добрый день, монсиньор, - сказал герцог Шартрский, торопливо входя, - слишком торопливо, потому что чувствовал себя обиженным столь длительным ожиданием, но при этом как человек, освоивший хорошие манеры, сумел сделать любезную мину, совершенно не отвечавшую его настроению.

- Монсиньор, я выражаю вам свое почтение, - он глубоко поклонился. Благодарю, что вы меня приняли.

- Это действительно большая любезность с моей стороны, сын мой, вздохнул герцог Луи, прекрасно знавший, как позлить сына, играя тяжело больного человека. - Мне страшно докучает моя подагра.

- Вы видите, как меня это печалит!

- И зубы у меня не в порядке, - кряхтел герцог Луи и долго распинался на эту тему, поскольку ему доставляло удовольствие отдалить тот момент, когда начнется разговор о том, зачем приехал герцог Шартрский, но о чем тот пока не проронил ни слова.

А в сыне нарастало нетерпение, и будь он лошадью, то видно было бы, как из ноздрей его пышет пар, но так герцогу пришлось с преувеличенным интересом воспринимать то, что отец пространно излагал - лекарства от запора, от подагры, от катара, от камней в мочевом пузыре и от всех остальных болезней, которые его беспокоили и о которых он с таким интересом рассказывал. Потом нужно было поговорить о политике. О корсиканском восстании, с которым было успешно покончено... И обо всем этом говорить стоя! Ведь герцог Луи прилег, зато забыл предложить сыну сесть. Наконец он все-таки соизволил это сделать, безошибочно рассудив, что уже достаточно сыграл роль толстого старого кота. Потом достал из кармана ночной сорочки вконец измятое письмо, которым помахал с наполовину старческой, наполовину иронической усмешкой: