Тамара Лихоталь - Повесть о славных богатырях, златом граде Киеве и великой напасти на землю Русскую

Разведка доносила — Данилка чуть не всю степь на брюхе исползал — нигде ни одного поганого, только следы копыт и конские яблоки. Захваченный язык сказал — ушли в набег. Считай, на скорости и то пять дён туда, пять — обратно. Караван за это время далеко проводить можно — тихо, мирно, без крови. А на обратном пути ещё, пожалуй, завернуть на вражьи становья, разжиться скотом и рабами. Да разве Кособрюхий что понимает. Сидит в крепости, шлёт гонца за гонцом в стольный Киев. Спрашивает, идти, мол, или не торопиться, а собрать побольше силы-рати. А того не понимает, что рати все равно больше не соберешь, потому как неоткуда. А вот? степняки ждать не станут. Вернутся из набега. Да ещё, не дай бог, про караван пронюхают. Воевода точно с ума спятил. Один гонец из стольного Киева прискакал — велено воеводе действовать смотря по обстоятельствам. А он другого вслед гонит — как, мол, идти: на ладьях ли по воде, на конях ли посуху? Будто там, в стольном, наверху виднее. Всем уже ясно — кончится это кровью, немало народу без времени, по глупости чужой, сложат свои головы. Оно спокойнее — делать, как велят. Глядишь, ещё одну гривну из милостивых княжеских рук получит в награду.

Вот о чем толковали храбры, когда в поисках старшого проскакал боярский дворянин.

Что ж, поход так поход. И вот уже идут сборы, чистят коней, приводят в порядок оружие, готовит запасы. В конюшне скандалит Годин. Орёт — на весь град слышно. Сами, мол, грызём мослы, так ещё и коней морить. Не дам, не позволю! Небось своему коню столько не сыплешь! Корми коней досыта, душа из тебя вон, лихоимец!

Была вторая пятница серпеня — последнего месяца лета. Божьи ангелы спозаранку зажгли солнце и покатили его вверх по небесному склону. Перья их крыльев разметались по небу трепетными облачками.

Люди вышли на работу раньше ангелов. Когда они с остро отточенными серпами и косами-горбушами за плечами шли проторенной тропой к полю, белесый ночной туман, извиваясь и клубясь, уползал прочь с дороги в глубину низин и оврагов. И месяц, точь-в-точь такой же, как и серпы в их руках, бледнел и таял в вышине.

Было тихо. Потому что звери лесные, утомленные ночной охотой, уже ушли на покой, а птицы крылатые, которым не нужно было ни сеять, ни жать, ни собирать в житницы, еще дремали в теплых гнездах. Человеку же положено от бога в поте лица своего добывать себе хлеб насущный. Земля не ждет. Она зовет, властно и грозно. И нельзя ослушаться этого зова.

Где это было? По правде говоря, я и сама не знаю. Может, в том же Карачарове, где остались доживать свой век Иване Порфиньей, может быть, в другом селе. Велика Русь. И везде живут люди. День за днем делают они свое дело, пашут, сеют, собирают урожай…

Крепкие людские руки привычно сжимали ручки серпов. Спины их гнулись и гнулись в бессчетных поклонах земле-кормилице. Когда за темной стеной леса занялась утренняя заря, рядом с людьми встали их тени. Тянулись во всю длину, шагая через поле великаньими шагами. И кланялись с людьми вперегонки, угловато и ломко.

Солнечное колесо раскалилось, на ходу. Крылья ангелов таяли, расплываясь маревом. Да и сам небесный купол, густо подсиненный поутру, выцвел, как рубаха на плечах смерда. Тени и те уже не бродили по полю, а, становясь все короче и короче, по-собачьи жались к ногам людей. Только люди неустанно несли свою страду. Потому что на их поле звенело жито. Это был радостный звон. Он говорил о том, что зерно, брошенное ими по доброму уговору с Николой в мягкую, поднятую сохой землю, было брошено, не зря. В дни весеннего ненастья, когда был дождь силен, его не поглотили Черные лягушачьи губы земли, не унесли в суховей на своих быстрых крыльях Стрибожьи внуки — ветры, не склевали горластые жадные птицы. Святой Никола — простая душа, берег его с великой заботой. И маленькое зернышко, кинутое сеятелем в чрево земли, обрело силу и вышло из тьмы па свет, вздымая над головой острую пику ростка. За ним — другое. И вот уже зеленое войско всходов стало на поле, дружно сомкнув ряды. Наливались, тяжелели колосья.

Они звали его житом. Потому что жито — это жизнь. Они спешили убрать его. Потому что знали: еще может разгневаться и выжечь посевы забытый старый Даждь-бог, которого теперь потихоньку поминают только кузнецы у своих домниц, где, взыграв, бучит огнь; может побить градом грозный Илья-громовержец, может… Да мало ли кто, имеющий силу и власть, может обидеть простого смерда, отнять у оратая его хлеб, его жизнь. С ними надо ладиться по-соседски. Поэтому и торчал, сбереженный средь сжатой уже полосы, нескошенный отжимный сноп — Илье на бороду.

Ангелы вкатили солнечное колесо на самую вершину, отмерив полдень, и ушли передыхать в кущи — на небе не видать было ни одного облачка. Теперь и людям можно было сделать передышку, испить воды и поесть. Но долго ли можно сидеть сложа руки, когда день — год кормит? Спохватившись, зашевелились тени. Поначалу маленькие и кургузые топтались около людей, не отставая ни на шаг, только качались взад-вперед, распластавшись на колючей стерне. А потом, осмелев, потянулись все дальше и дальше, будто хотели убежать с поля.

Солнце теперь уже катилось вниз по склону. И чтобы не упало оно с высоты на землю и не разбилось, как корчажка, которую вынула из печи пусторукая женка, ангелы по веленью божьему крепко держали его, потихоньку спуская всё ниже и ниже. Их багровые от натуги крылья горели закатным заревом.

Жаркий отблеск дрожал на лицах людей, на серпах и косах. Люди возвращались с поля, домой в село. Пройдёт ещё немного времени — солнце опустится в бездонный колодец на дальнем краю земли и погаснет. Усядутся рядом на насестах куры. Угомонятся в загонах овцы, сбившись тёплой кучей. Люди соберутся у очагов. Хорошо после долгого трудного дня сесть у мирного огня, похлебать в охоту горячих щей, вытянуть усталые ноги, дать покой натруженным рукам.

Неслышно, как черная кошка, придет ночь. Перестанет шуршать домовой, прекратит свою песню сверчок, утихнет мыший писк. Людей одолеет сытость и сон.

Только не знающие ни сна, ни покоя ангелы снова примутся за дело. Будут зажигать одну за другой звезды, пока мерцающие огоньки не засветятся по всей небесной тверди. Странникам, бредущим по неведомым тропам в чужих краях, торговым людям, пересекающим на своих ладьях морские просторы, звезды указывают путь к дому. А все другие просто глядят на них и радуются их красоте. Но у каждого есть своя звезда. У кого — маленькая, чуть приметная. У кого — большая и яркая. А кому какая светит, знают только волхвы и кудесники. Простым же людям ничего о том неизвестно, неведомо.