Мартин Стивен - Крайняя мера

Хьюго предрекал соседям по столу упадок логики из-за пристрастия к риторике, а Грэшем повернулся к соседу слева. Он испытывал симпатию к этому человеку, боровшемуся за повышение роли музыки в учебном курсе Кембриджа.

— Как идут дела с новым материалом? — поинтересовался он.

— Медленно, но верно, — улыбнулся в ответ Эдвард. — Господин Бирд предъявляет претензии и строит препоны всем, кто пытается по достоинству оценить его музыку.

— Претензии касаются музыки или носят иной характер? — с невинным видом поинтересовался Грэшем, прекрасно знавший, что Бирд является ярым папистом. В 1575 году он опубликовал книгу духовных песнопений, которую католики передавали из рук в руки. Однажды она попала к Грэшему, и тот отдал ее регенту хора Грэнвилл-колледжа.

— Претензии самого разного рода, — ответил Эдвард с видом человека, не собиравшегося идти на уступки. — Во-первых, весьма спорно, следует ли вообще исполнять песнопения в часовне. Во-вторых, их исполнение равносильно заявлению о своей лояльности Риму, а в-третьих, сам черт не разберет, нужно ли их сопровождать игрой на органе.

— Так, значит, если они станут частью наших богослужений, это приведет к тому, что регента отлучат от церкви за исполнение светской музыки в храме Господнем и сожгут заживо за принадлежность к папистам, а кроме того, его поколотит оставшийся без работы органист?

— Сэр Генри, как же я могу усомниться в умственных способностях такой выдающейся личности и оспорить ее решение? — лукаво заметил Эдвард.

— Ни в коем случае не делайте этого, если хотите соблюсти свои интересы, — весело сказал Генри, осушая бокал. Он с нетерпением ждал исполнения песнопений. — Но зачем вам возиться именно с этой музыкой, ведь есть произведения попроще?

— Если я слышу музыку, в которой чувствуется промысел Божий, то непременно рискну представить ее на суд посланников Господа на грешной земле, — мрачно возразил Эдвард.

Генри представил, какая поднимется шумиха, когда Эдвард наконец отыщет нужную музыку и разрешит исполнить песнопение. Обвинения посыплются со всех сторон, и, возможно, он сломает себе на этом шею. Грэшем осмотрел членов совета Грэнвилл-колледжа. Один из них был гомосексуалистом, заигрывающим с каждым смазливым мальчишкой, поступающим в колледж, два других переспали со всеми служанками — благо из-за тяжких времен не было недостатка в предложениях обоего рода. Третий член совета подцепил сифилис и теперь безрезультатно лечился у местного знахаря. Самым безболезненным оказалось лекарство в виде кашицы из белого уксуса, куда бедняга регулярно окунал гениталии, после чего за обедом от него несло, как из винной бочки, постоявшей на солнце. Самый молодой член совета увяз в губительном судебном процессе по поводу наследства, которое жаждал прикарманить его старший братец, разумеется, оставив младшего отпрыска без гроша. Двое членов совета колледжа были ярыми католиками, а двое других — оголтелыми пуританами. Они сидели на разных концах стола и едва не передрались во время недавней публичной дискуссии.

Грэшем подумал о том, что противоположности притягивают друг друга, а при их столкновениях рождаются новые идеи. Он с удовлетворением смотрел на свой «высокий стол» и колледж, который возродил к жизни. Детей у него нет, во всяком случае, о которых ему известно. Похоже, их и не будет. Но в отстроенной Грэшемом столовой сидели и весело переговаривались сто тридцать пять студентов и членов совета колледжа. Здесь свободно поместилось бы и двести человек, и очень скоро так и будет. Кто они? Дети Генри? Возможно. Его детище? Безусловно!

По окончании трапезы у Грэшема имелись две причины, чтобы удалиться в свои апартаменты. Первая из них была связана с письмом, написанным каллиграфическим почерком Генри, которое несколькими днями раньше принес некий человек по имени Том Барнс. Письмо отличалось безупречным стилем, а сквозившая в каждом слове железная логика и глубокий ум привели Грэшема в полный восторг. Вся беда заключалась в том, что письма он не писал, хотя почерк и подпись были его. Кроме того, если бы все в нем написанное дошло до кого-либо из правительства, Генри немедленно отправили бы на дыбу, повесили и четвертовали. Для создания подобной фальшивки имелось множество причин, и Грэшему требовалось время, чтобы исключить наименее вероятные из них. Прочитав злополучное письмо, Грэшем взял книгу Макиавелли «Государь» в английском переводе, которую он купил за бешеные деньги в соборе Святого Павла во время последней поездки в Лондон. Разумеется, он раньше читал ее по-итальянски и теперь с изумлением обнаружил, как сильно отличается оригинал от перевода.

Раздался громкий, настойчивый стук в дверь. Засунув письмо в щель между половицами, Грэшем пригласил посетителя войти.

От посыльного пахло лошадиной мочой и потом. Он приехал после ужина, весь забрызганный грязью до самых подмышек. В Кембридже стояла промозглая темная ночь. У ворот колледжа клубился пришедший с Болот [2] Болота, или Болотный край, — низкая болотистая местность в графствах Кембриджшир. Линкольншир и Норфолк. туман, похожий на зловонные испарения чумы, которая выжидает подходящий момент для нанесения удара. Тусклые огоньки свеч в зарешеченных окнах во внутреннем дворе не могли пробиться сквозь непроглядную ночь. Посыльный приехал после наступления темноты, и утром все станут болтать о том, что Грэшем снова понадобился по срочному делу его величества. Тихо хихикая и многозначительно покачивая головами, они уткнутся носами в кружки, когда Генри будет проходить к своему месту за столом.

Слуга проводил гостя в комнаты, расположенные на первом этаже здания, построенного еще в XIV веке. Разумеется, это был человек Сесила, и от него веяло угрозой. Он молча вручил Грэшему пакет. Подвыпивший слуга топтался у Генри за спиной, не скрывая любопытства.

— Не пора ли тебе отдохнуть, старина Уолтер? — шутливо обратился Генри к седому слуге. — Кто знает, возможно, у твоих дверей уже собралась толпа юных девственниц, желающих на собственном опыте убедиться, что мужчины, подобно доброму вину, с годами становятся только лучше?

Старик ухмыльнулся в ответ на шутку хозяина и заковылял вниз. С таким же успехом Грэшем мог спустить слугу с лестницы или одернуть грубым окриком. Однако он твердо верил, что единственное различие между ним и Уолтером лишь в том, что они родились в семьях, принадлежащих к разным сословиям, считал это игрой случая и относился к старому слуге так же, как ко всем другим людям. Господь упорно не признает равенства между людьми, если только им не удается отстоять его силой, но Генри это не смущало, и он не собирался следовать примеру Всевышнего. А значит, старина Уолтер будет по-прежнему сообщать хозяину обо всем, что происходит в колледже. Члены совета колледжа и студенты не замечают пьяного старика, острые глаза и чуткие уши которого вот уже много лет верно служат Грэшему.