Мартин Стивен - Крайняя мера

— Знакомьтесь, это Алекс Селкирк, мой кузен из Шотландии. Любезный кузен, позволь представить тебе Тома Уинтера. — Джонсон, упивающийся вниманием к собственной персоне, чуть не забыл представить Грэшема гостям. Вокруг поэта собралась толпа людей, на столе стояла отличная еда и вино, и Джонсон раздувался от важности, словно мыльный пузырь.

Том Уинтер пришел вместе с Кейтсби. Это был невысокий человек крепкого телосложения, с круглым лицом и резкими манерами: каждое сказанное им слово производило впечатление пушечного выстрела, а движения отличались быстротой и ловкостью. Обычно Том не терял головы, но иногда затевал жестокие споры, которые, по мнению Грэшема, в более узком кругу и при определенных обстоятельствах могли привести к конфликту.

— Много ли друзей вы привезли с собой с севера? — с притворным простодушием поинтересовался Том Уинтер, намекая на орду прихлебателей короля Якова. Шутку встретили взрывом хохота.

— Нет, что вы, — отозвался Грэшем, — но я непременно это сделаю, если шутки и дальше будут такими же ядовитыми.

Грэшем решил, что за Уинтером стоит понаблюдать. Несмотря на горячий нрав, он, несомненно, обладает умом и решительностью, что делает этого человека опасным противником. Кроме того, Уинтер очень силен, хоть и не может похвастаться высоким ростом.

— Мистер Селкирк, вы просто обязаны сообщить нам имя своего портного! — вмешался в разговор Трэшем, ничем не выдавший изумления при виде Генри. — Такой наряд везде произведет фурор!

Последние слова утонули в громком хохоте, перешедшем в рев. Серьезность сохранял только лорд Мордаунт, который считал себя слишком утонченной особой, чтобы смеяться над столь грубыми шутками. Сам Трэшем гордился дорогой одеждой, несмотря на ее довольно неряшливый вид, как будто хозяин в конце дня имел обыкновение зашвыривать ее в угол. Трэшем прекрасно вошел в роль и сыпал непристойными шутками, которые непременно привели бы в замешательство человека, которого изображал Грэшем, в то время как остальные гости по достоинству оценивали их своеобразный юмор.

Джонсон говорил без умолку и главным образом о себе, но делал это так талантливо и самозабвенно, что увлек своими речами всех гостей. Он критиковал безобразное правило, установленное лордом-канцлером и касающееся права собственности на пьесы, проклинал беззастенчивую наглость тунеядцев-издателей и полное отсутствие какого-либо подобия цивилизованной конкуренции между антрепренерами и актерами, восхищался латынью и планировал постановку новой пьесы, выражал надежду, что благодарный город наконец-то подарит собственный театр самому великому из ныне здравствующих драматургов, и обсуждал печальный случай с сэром Робертом Дадли, который собирался жениться на своей любовнице. В Бене Джонсоне удивительным образом уживались гений и фиглярство, и сейчас, подогреваемые очередной порцией спиртного, они уносили своего хозяина в заоблачные выси.

Но кто же на самом деле Кейтсби: обычный болтун или человек, способный организовать похищение короля? Глядя на Роберта, Грэшему казалось, что в комнате становится все темнее и ее наполняет невыносимая атмосфера зла и порока. Когда все гости, включая самого Джонсона, устали от собственного балагурства и бесконечных историй, которые становились все более неправдоподобными, Кейтсби незаметно завладел нитью разговора и вниманием всех присутствующих в комнате.

— Мы все — жертвы издателей! — перешел на крик Джонсон. — Они покупают произведение, печатают его и переплетают, а потом продают, и если пожелают, то вместо автора напишут на обложке имя совершенно другого человека! И они получают основную часть прибыли, тогда как бедняга, долгие недели и месяцы корпевший в поте лица над своим детищем, должен довольствоваться жалкими объедками! Все издатели — настоящие стервятники!

В этот момент в разговор вмешался Кейтсби, чей тихий голос тут же привлек всеобщее внимание:

— Вы обзываете издателей, а они продолжают паразитировать на вашем теле, словно вши. Они сидят тихо и ждут, когда вы до них доберетесь. Вши кусают и заражают вас болезнями, а вы не предпринимаете никаких действий. Они объедают вас, но вы их не останавливаете. И если вши жиреют на вашей крови, то не ваша ли это собственная вина? Сбросьте старую одежду, дружище, выловите всех вшей и раздавите их между пальцами! — Кейтсби взял со стола орех, который разлетелся в его руке на мелкие кусочки. — Кровь за кровь! Заберите у них свою кровь или сидите тихо и прекратите жаловаться. — Слова, сказанные дружелюбным тоном, таили в себе угрозу, словно клинок, внезапно выхваченный из мягких ножен.

Над столом повисло молчание, которое было нарушено, только когда на стол подали два великолепных, только что испеченных пирога. Лорд Мордаунт пустился в туманные рассуждения из области теологии. Его интересовало, может ли недосказанная или скрытая правда приравниваться ко лжи. Не сводя с собеседника пристального взгляда, Кейтсби увел разговор в такие теологические дебри, что Мордаунт запутался в собственных аргументах, словно неопытный возница в поводьях.

Грэшем признал, что Кейтсби великолепно знает Библию и сыплет цитатами, словно из рога изобилия. Прикинувшись сильно опьяневшим, он решил вступить в разговор:

— Я не люблю Библию. — Как и предполагал Генри, за его словами последовал сдавленный вопль возмущения. Он говорил с сильным шотландским акцентом как пьяный человек, который на мгновение пришел в себя. — Там слишком много крови и убийств, а я потерял так много друзей, — жалобно всхлипнул он, как делают все пьяницы, уверенные, что их устами глаголет истина.

— Слишком много убийств, мистер Селкирк? Вовсе нет, — отозвался Кейтсби, даже не взглянув на собеседника. — Жизни без смерти не бывает. Сам Христос стал нашим Спасителем только после мучительной смерти.

— Но моя бедная жена, моя славная Агнес! Она была сама невинность, а умерла, даже не успев прочесть молитвы. — Грэшем надеялся, что упоминание о смерти жены не оставит Кейтсби равнодушным.

И Роберт действительно откликнулся, но только совсем не так, как предполагал Генри. Он ударил кружкой по столу с такой силой, что три деревянные тарелки упали и покатились по полу, но никто даже не пошевелился.

— Невинная?! Мы живем, потому что питаемся мясом невинных животных! Подобно агнцу в Ветхом Завете, невинных приносят в жертву во имя высшего предназначения. Их вопли по поводу собственной кончины не делают им чести. Они должны благодарить тех, кто приносит их в жертву и наполняет смыслом их жалкую смерть. Разве Иисус велел невинным покинуть стены Иерихона? А когда эти стены пали, думаете, солдаты спрашивали, кто виновен, а кто нет, когда насиловали и грабили во имя Господа? Невинность — не добродетель, а порок.