Жан д'Айон - Заговор Важных

Земля под ногами у Луи пропиталась смесью испражнений и крови (выше располагались бойни), а воздух — тошнотворными миазмами. То и дело приходилось огибать черные вонючие болота; местные жители именовали их тухлыми дырами и опорожняли туда ночные горшки. А некоторые бесхитростно использовали эти дыры в качестве отхожих мест.

Луи крутился в лабиринте грязных, узких и зловонных улочек, застроенных лачугами, покрытыми, словно проказой, зловещей плесенью. Нисрон нарисовал Фронсаку план, но прежде чем Луи добрался до нужной ему Смердящей улицы, он не раз терял нужное направление. Наконец, свернув в тупик и почувствовав, что липкой грязи, помета и навоза под ногами стало значительно больше, Луи понял: он на месте.

Домишки, если их можно было назвать домишками, — хижины, лачуги, слепленные из саманных кирпичей, заплесневелых и вонючих, опирались на кривоногие сваи. В окнах не было стекол, на дверях — ни замков, ни засовов, а сгнившие пороги позволяли грязи и нечистотам стекать прямо в комнаты. Желая поправить положение, кое-кто из хозяев застилал полы соломой, но так как солому никто и никогда не менял, постепенно образовывалась единая навозная куча, на которой обитатели хижин ели, спали, рождались и умирали.

В закоулках на земле копошились покрытые язвами существа в лохмотьях, жившие за счет редких прохожих, на которых обычно кидались всей оравой, пытаясь выклянчить подаяние или обокрасть. Но в отличие от мнимых калек, ненастоящих уродов и эпилептиков-притворщиков, [67] Некоторые нищие специализировались на вызывании эпилептических припадков: они падали и принимались кататься по ней, пуская изо рта пену, полученную с помощью заложенного за щеку кусочка мыла. которых так много в парижских дворах чудес, [68] Дворы чудес — притоны нищих и воров в средневековом Париже. больные, страждущие, покрытые ранами и язвами, снедаемые лихорадкой и мучимые голодом жители Долины нищеты никогда не обретали ни молодости, ни здоровья: там царила самая отвратительная нищета.

Несмотря на поношенную одежду, Луи вполне мог сойти за дворянина. Оценив расстояние, отделявшее его от дома, куда лежал его путь, он с тревогой поглядывал на дюжину бесплотных теней, уставившихся на него горящими глазами. Собрав все свое мужество, он медленно двинулся вперед, изображая полнейшее безразличие к окружающему. Сжимая эфес шпаги, он в глубине души сознавал, что для него это оружие совершенно бесполезно.

Узкая, менее туаза в ширину, улочка, как, впрочем, и все улицы в этом квартале, не способствовала свободному перемещению, и Луи просто не мог не задеть скучившихся на ней несчастных. К его великому удивлению, они продолжали сидеть, и ни один не сделал попытку встать или подойти к нему.

Разумеется, каждый разглядывал его, но затем вновь возвращался к своим делам. Кто-то копался в отбросах, кто-то строгал деревянные шпильки, кто-то измельчал куски тряпок, из которых потом изготовляли фетр.

Когда он, наконец, подошел к нужному дому, ему показалось, что он спасен.

— Отдай мне сапоги, — неожиданно забубнил какой-то субъект в лохмотьях.

Фронсак обернулся. У его собеседника, показалось ему, на ногах сверкали великолепные черные сапоги, но, приглядевшись, он понял, что это толстый слой грязи, доходивший дерзкому до колен. Кажется, нищий был еще молод, но, принимая во внимание грязь, покрывавшую его лицо, определить его возраст не представлялось никакой возможности. Он был выше Фронсака ростом, с огромной головой, лишенной волос. Выдающиеся вперед надбровные дуги украшала густая растительность; нос приплюснутый. Наибольшую тревогу вызывали его огромные руки: каждая ладонь была размером с лопату. Со страхом, смешанным с изумлением, Луи подумал, что если тот обопрется о стену здешнего дома и чуть-чуть надавит, стена рухнет.

И он с трудом подавил дрожь, увидев, как, выставив вперед свои боевые орудия, громила направляется к нему.

Предвкушая забаву, уличные оборванцы с любопытством глядели на Луи. Фронсак решил отступить, но, повернувшись, увидел, как плотная группа в лохмотьях перегородила улицу. Значит, отступать некуда, как, впрочем, и ждать помощи. И, решив, что его дырявые сапоги в такой ситуации вряд ли могут сослужить ему службу, легким движением стряхнул их с ног, ибо они были ему изрядно велики.

Схватив сапоги, великан попытался натянуть их на ноги, но ему удалось всунуть в них только часть ступни: дальше его ноги не лезли, и Луи с ужасом осознал, что ступни чудовища столь же непропорционально велики, сколь и ладони.

— Давай камзол, — глухим голосом произнес монстр. Под камзолом Луи прятал пистолет, который он отнюдь не собирался выставлять на всеобщее обозрение, равно как и спрятанное в кармане письмо Нисрона. И Фронсак решил взять инициативу в свои руки. Разве слово не лучшее оружие против такого противника? И, ловко изменив направление беседы, точнее, монолога, он любезно спросил:

— Мне нужен Вальдрен. Не знаешь ли ты, где его найти?

Монстр странно взглянул на него, скорчил непередаваемую гримасу и устрашающе заворочал глазами. Замерев, словно парализованный, он выставил вперед руки, по-дурацки открыл рот, а затем пошел вперед, но уже не на Луи, а к двери одной из лачуг, громко изрекая на ходу: «Вальдрен!» Голос его напоминал радостный поросячий визг.

Маневр удался, уродливый гигант утратил интерес к Фронсаку, но Луи по-прежнему опасался нападения. В жутком напряжении прошла еще минута, а может, и больше. Чудовище обернулось к нему, однако, на этот раз его гигантские ручищи безвольно висели вдоль туловища, видимо ожидая, когда из мозга поступит приказ чего-нибудь разрушить.

Дверь лачуги открылась.

На пороге показался тощий лысеющий старик в темной засаленной рясе. Луи подумал: интересно, какого цвета была эта ряса изначально? Вопросительным, но дружелюбным и живым взором старик посмотрел на верзилу, а потом на Луи и, нахмурившись, спросил:

— Вы меня ищете? Что вам угодно?

— Я пришел от отца Нисрона.

Старик внимательно посмотрел на него. Судя по всему, осмотр удовлетворил его, так как на губах его появилось некое подобие улыбки; внезапно он заметил босые ноги гостя.

— Входите, сударь. А ты, Эврар, верни ему сапоги.

На носках у верзилы он увидел дырявые сапоги. Субъект с ужасными ручищами и устрашающими ногами скорчил мину провинившегося школяра. Нагнувшись, он поднял сапоги и с жалким выражением лица вернул их Луи. В сапогах хлюпала грязь, но, несмотря ни на что, Луи натянул их, ибо его собственные ноги были не чище.

— Извините его, — с бесконечной нежностью произнес Вальдрен, — он не слишком хорошо соображает, зато очень любезен.

Лицо бывшего монаха сияло нежностью и любовью. Широко распахнув руки, словно перед ним был дорогой гость, он пригласил Луи войти.