Алексей Сергеев - Стерегущий

— Тэк-с. Чем же, собственно, я могу быть вам полезным?

— Я, ваше превосходительство, прошу вас помочь мне стать вместо Гинзбурга поставщиком угля для Тихоокеанского флота. Гинзбург ведь поставляет флоту не английский и даже не русский, а японский уголь. Разве это терпимо? Разве это патриотично?

«Уголь, уголь… — подумал Макаров. — Темный хлеб машин, извлекаемый из пасти копей. Сколько людей около него копошится! Одни честно, по-трудовому, а другие жульнически».

— Подлец Гинзбург, — вслух проговорил он. — Презрение к нему осталось у меня навсегда еще с тысяча восемьсот девяносто пятого года, когда я имел честь командовать Тихоокеанской эскадрой. Насчет вашего предложения могу посоветовать пока одно. Вопросами угля у нас занимается Адмиралтейство. Обратитесь к нему. Оно потребует от вас докладной записки. Ознакомьте меня с нею, тогда я буду говорить с вами определенно.

— Интересный субъект, — сказал адмирал Семенову, когда за негоциантом захлопнулась дверь. — Жуликов, аферистов, казнокрадов клеймит. Но мне думается, что это тоже один из дальневосточных жучков-короедов, накинувшихся на лесные концессии на Ялу. Поставь его вместо Гинзбурга, таким же мерзавцем окажется, если не хуже.

Пожилой матрос в синей форменке с боцманскими лычками на покатых плечах принял тяжелое меховое пальто, пушистую бобровую шапку с бархатным верхом, почтительно покосился на офицерский георгиевский крест в петлице гражданского сюртука посетителя.

— Как прикажете доложить? — спросил он, открывая дверь в гостиную.

— Художник Верещагин.

— Василий Васильевич, боже мой, как я счастлива! — быстро вышла из соседней комнаты Макарова, сверкая белозубой улыбкой. — Садитесь сюда. Или нет, сюда, рядом со мной. Надолго к нам? Путешествуете? — Адмиральша сыпала словами, и было видно, что она искренне рада гостю.

Отвечая, Верещагин разглядывал Капитолину Николаевну глазами профессионала-художника. Изящна, грациозна, несмотря на начинающуюся полноту. Темная волна волос подобрана с нарочитой небрежностью. Высокий лоб и свободный разлет бровей. Конечно, не сверкающая юностью «розоперстая Эос», [5] Эос — в греческой мифологии — богиня, обоготворенная утренняя заря; у римлян — Аврора. не «властительница Принцевых островов», но все же пленительная Капочка. Сколько ей сейчас? Замуж вышла в семьдесят девятом году, девятнадцати лет, выходит, ей сейчас…

Окончательных итогов Верещагин подвести не успел. Макарова со звонким восклицанием сорвалась с кресла и бросилась навстречу новому посетителю.

Верещагин сразу же узнал Галевича, хотя и не виделся с ним лет двадцать.

Галевич на ходу целовал протянутые ему Макаровой руки; движения его были изящны, как всегда.

Он тоже узнал художника. Оба дружески улыбнулись, сердечно обменялись крепким рукопожатием и приветствиями.

— Такой коротенький день, и так много радостей, совершенно неожиданных, — растроганно звучал около них голос хозяйки. — Прямо не верю… Василий Васильевич! Владислав Францевич!.. Сколько лет, сколько зим пролетело над Принцевыми островами уже без нас, и вот мы опять вместе! Так и кажется, что раскроется дверь и впустит нашу дорогую Ритушу…

— Вы ждете Маргариту Борисовну? — спросил Верещагин.

— Жди не жди, не дождемся — она умерла, — грустно промолвила адмиральша. — Владислав Францевич, что же вы Лелечку с собой в Петербург не привезли? — укоризненно пожурила она Галевича.

— Не захотела ехать. Увлечена порт-артурскими делами, — сдержанно ответил тот.

— Сердечными? — блеснула глазами адмиральша.

— Возраст такой, — неопределенно пожал он плечами.

— Лелечка, как я понимаю, Владислав Францевич, ваша дочь? Новое, неизвестное поколение? — вмешался в разговор художник.

— Ну, конечно, дочь, — ответила за него Капитолина Николаевна, — крестницей мне приходится. Если бы вы знали, какое очаровательное создание! Весною она была здесь, в Кронштадте, и обворожила решительно всех.

Владислав Францевич снисходительно улыбался. Расточаемые его дочери комплименты в какой-то мере льстили и ему.

— Я привез вам из Порт-Артура короб дружеских приветствий. От кого, ни за что не угадаете.

Капитолина Николаевна по-детски надула губы.

— Ну еще бы! Особенно, когда сами об этом предупреждаете… Все же рискну, погадаю. Лидия Александровна Сахарова? Мария Ивановна Старк? — полувопросительно протянула она.

— Само собой разумеется, и от них. Но наиболее интересные от других.

— Да не дразните меня, мучитель!

— Слушаюсь, не буду. Вам кланяется Александр Викторович Фок.

— Боже мой! — всплеснула руками Макарова. — «Сумасшедший мулла…» Что он там делает?

— Фок в Порт-Артуре? — в свою очередь, удивился Верещагин. — На каком же поприще он подвизается?

— Командует бригадой. Имеет в своем распоряжении четыре полка, с которыми не знает, как обращаться и чему учить их.

— Ну-ну, не злословьте. Вы всегда относились к нему пристрастно. Как он выглядит?

— Все так же. По-прежнему самоуверен и туп. Ведет себя не то буршем, не то фендриком, считается в Порт-Артуре завиднейшим женихом и нагло подчеркивает свои матримониальные [6] Матримониальный — относящийся к женитьбе, к браку. виды на Лелечку.

«Вот оно, где собака зарыта, отчего он Фока не любит», — подумал Верещагин.

Капитолина Николаевна, пропустив мимо ушей последние слова Галевича, мечтательно полуприкрыла глаза ресницами.

— Скажите, пожалуйста… Фок! Вот нашелся и еще один верноподданный властительницы Принцевых островов…

Галевич с любезной улыбкой перебил ее:

— Однако что же это мы все о знакомых да о знакомых, а насчет самого хозяина и не спросим. Как он поживает, как чувствует себя?

— Все тот же, — капризно произнесла Макарова. — Опять у нас новые увлечения. Степан Осипович сейчас поглощен разработкой наиболее питательных морских рационов, фантастическими опытами с кастрюлями, в которых все сваренное будет сохраняться горячим чуть ли не месяц. Вообразите, он устраивал уже несколько совещаний с хлебопеками из филипповских булочных и с достославными коками наших балтийских калош. Спрашиваю: к чему это? Оказывается, в матросском хлебе, щах и солонине он видит чуть ли не дело адмиральской чести!.. Смешно!

Капитолина Николаевна кокетливо поправила обеими руками прическу, с улыбкой спросила:

— Что в Москве? Говорят, на Пресне целый завод какого-то заводчика Шмидта взбунтовался? Революцию нам, что ли, Москва готовит?

— Мы, москвичи, провинциалы, — возразил Верещагин, поглаживая усы и бороду. — У нас самые ученые студенты и те толком не понимают, что такое революция. Нет, в нашей белокаменной тишь белостенная, китай-город. И, кажется, только я один думаю о том, что революция — это разрушение старого, отжившего, а потому мечтаю снести с Тверской улицы караван-сарай Фальц-Фейна, чтобы воздвигнуть на его месте архитектурное чудо.