Эдвард Уитмор - Синайский гобелен

Хаким продолжал целительствовать до конца дня, а затем сидел в уединении, поражаясь схожести ответов. Если так много людей знают секрет утерянной книги, не может ли оказаться так, что все они — тайные ее хранители? И что утраченный оригинал можно восстановить, лишь если провести гипнотическое зондирование всех людей на земле?

Под тяжестью этого открытия целитель дрогнул. Правда была ошеломляющей, задача — безнадежной. Впервые в жизни он почувствовал себя беспомощным.

Уныло перебирал он в памяти десятилетия беспрестанных блужданий по песчаным далям, по лунной дорожке в поисках святого места, о котором говорил отец Якуба. Воспоминания о кротком, безмятежном карлике теперь наполняли его душу тоской, потому что хадж его завершился, а святого места он не нашел. Почему так получилось? Где оборвался след в небе?

Огромный и одинокий в сумраке, величайший путешественник своего века встал на колени и завороженно посмотрел в окружающую тьму; потерянный, сознавая свое поражение, он оставался там до рассвета, пока к нему не подошел какой-то молодой человек.

Глубокоуважаемый хаким?

Да, сынок, это я.

Я болен и изможден.

Так.

Вы поможете мне, говорят, вы умеете?

Да. Сейчас сядь ко мне спиной и следи за тем орлом, как он взмывает и падает камнем в первых лучах нового дня своей тысячелетней жизни. Можем ли мы пройти той же тропой? Может, его полет и впрямь совпадает с дорогой Пророка, с теми следами, что оставляет человек со дня своего рождения до дня смерти? Причудливая вязь Корана свивается и раскручивается, как волны в пустыне, а оазис и вправду может оказаться очень маленьким. Но мы найдем его, найдем.

Однажды в Йемене некий пастух наблюдал, как хаким целительствует на пригорке, а когда тот закончил, приблизился к нему. Это был маленький улыбчивый толстячок, он не столько ходил, сколько переваливался. Таким манером он докатился до пригорка и встал там, переминаясь с ноги на ногу, словно пританцовывая.

Салям алейкум, уважаемый хаким. Интересно, кто вы?

Алейкум ассалям, брат. Просто странник.

Ах, все мы странники, но разве нет у каждого из нас цели в конце пути?

Это так, и человек не знает, в какой стране умрет. Так что же мучит тебя, брат?

Ты деловой человек, хаким, но речь не обо мне. Хвори у меня обычные, придет день, и я излечусь от них. Я пришел поговорить о тебе.

Обо мне, брат?

Да, это ты мучишься, а негоже смотреть, как добрый человек страдает.

Как ты сказал, придет день.

Нет-нет, хаким, я совсем не то имел в виду. Да не зайдешь ли ты в мой шатер выпить кофейку? День окончен, пора пыли улечься. Пойдем, прямо сейчас, а? Пошли.

Коротышка потащил целителя за рукав, и когда тот поднялся на ноги, толстячок неожиданно рассмеялся.

В чем дело?

Да мы, когда рядом, не видишь что ли? Пока ты сидел, я был с тобой вровень, но теперь вдруг стал в два раза короче. Что делать? Неужели хакиму теперь вечно сидеть, а мне стоять? Я засмеялся, потому что подивился.

Чему?

Щедрости Его даров. Но пойдем, брат, как ты зовешь меня, день окончен, и у нас есть хороший кофе. Да, пойдем скорее. Меня зовут Якуб, пошли.

Он вновь рассмеялся, и они пошли, высокий сухопарый хаким, величавый, несмотря на лохмотья, и низенький толстенький пастух, который, весело напевая, бежал вприпрыжку, пытаясь угнаться за размеренными шагами человека, которого он взялся отвести домой.

Пока хаким устраивался, Якуб приготовил кофе. Теперь толстячок стал серьезным, и голос его звучал настойчиво.

Хаким, я смотрел, как ты лечишь больных взглядом, ты делаешь доброе дело. Но знаешь, по твоим глазам тоже можно многое прочесть. Я занимался этим сегодня. Ты путешествовал так много, что, можно сказать, все повидал, ведь так?

Может быть.

И то, что ты видел и делал, тебя уже больше не интересует?

Это так.

Конечно, ведь ты стареешь, как и я. Но мы не такие уж старые, хаким, всего лишь шестьдесят с хвостиком, всего ничего. А еще ты очень богат, ведь так? Совсем не такой бедняк, каким кажешься?

Как это, брат?

Я хочу сказать, духовно, ведь ты так много повидал. Ты один из богатейших людей в мире, может быть, самый богатый?

Может статься.

Но нет, к сожалению, это неправда. Ты достоин этого, но увы. И когда перед этим сказал, что все повидал, это тоже неправда. Ты хороший человек, но во второй половине жизни тебя одолела немочь.

Я старею, вот и все.

Это не возраст, это что-то другое. Ты так много путешествовал, набрался мудрости, неужели ты этого не понимаешь? Неужели ты не видишь этого своими проницательными глазами, которые видят так много в окружающих? Но если ты не видишь, мне придется тебе сказать. Одиночество, хаким, — вот твоя немочь. Ты совсем один. Ты никогда не любил женщину, не был отцом?

Первое — да, второе — нет.

То есть женщину ты любил?

Да.

Но это было давным-давно и очень далеко?

Да.

То есть очень давно, много лет назад? По-настоящему давно?

Если сорок лет назад — это по-настоящему давно, то да.

Там, где это было, — совсем незнакомые места для бедного йеменского пастуха?

Пожалуй, незнакомые.

Всякие дворцы, фонтаны, слоны? Эти и другие бесчисленные чудеса? И всякое такое? И как же эта местность называется?

Персия.

Толстячок хлопнул в ладоши, и остатки серьезности исчезли с его лица. Он засмеялся и обхватил себя руками.

Знаю, хаким, слышал. Конечно, я слышал про Персию, про слонов и про фонтаны, но я никогда не встречал никого, кто там побывал. Ты не расскажешь мне все? И про эту женщину тоже? В наши годы мужчинам полезно вспоминать про любовь, нет ничего полезнее, кроме, разве что, самой любви. Так расскажи мне все, хаким, пожалуйста. Какой роскошный рассказ для здешних мест.

Да, да, зашептал он, затем вскочил на ноги и стал бестолково семенить по шатру в поисках новой порции кофе, второпях наткнулся на лампу и опрокинул ее, засмеялся над этим и, смеясь, налетел на жердь, поддерживавшую шатер, хохоча, нашел наконец кофе и уселся, с наслаждением предвкушая, покачиваясь и улыбаясь и обхватив коротенькими ручками свое тело, словно удовольствие от истории о Персии и любви так чувствовалось острее.

Услышанная Якубом история оказалась совсем не такой, какую он ожидал услышать. Хаким начал медленно, не зная, что скажет в следующий момент, даже не очень понимая, почему он рассказывает чужому человеку о своей возлюбленной, с которой жил всего лишь несколько недель, пока она не умерла от эпидемии, — да и сам он тогда заболел, частично ослеп и в тоске заучивал Коран, став мастером-суфием, после чего двинулся дальше описывать ритуалы тысячи племен.

Слушая этого высокого сухопарого человека, Якуб понял, что тот не просто добрый и могучий целитель, а путешественник, носивший в разных странах разное обличье, скрывавшийся под разными нарядами — воистину необъятный и переменчивый дух.