Трейси Слэттон - Бессмертный

Козимо де Медичи похоронили скромно и с наименьшими почестями, какие согласился оказать город своему любимому правителю. Таково было пожелание усопшего. Его похоронили перед главным алтарем церкви Сан Лоренцо, и на погребение пришла многочисленная и торжественная процессия скорбящих жителей Флоренции. Церковь Сан Лоренцо была храмом семейства Медичи. Построенная еще в древние времена, она была реконструирована на пожертвования Джованни ди Бичи и Козимо. Для реконструкции Козимо нанял прославленного Брунеллески, и, хотя фасад еще не был завершен, внутреннее убранство было чудесным, стены выполнены из жемчужно-серого камня. Брунеллески с изобретательным разнообразием использовал и во всей церкви, и в ризнице такие архитектурные элементы, как колонны, круглые арки, соединив отдельные детали в единое, гармоничное и пропорциональное целое. Церковь Сан Лоренцо была также украшена изысканными произведениями талантливых художников, которых любил и поддерживал Козимо: Донателло вырезал великолепные кафедры с необычайными рельефами, известные под названиями «Воскресение» и «Страсти». Филиппо Липпи, распутный человек, написал алтарный образ «Благовещения», на котором фигуры людей предстали в удивительно живых, реалистичных позах, а многочисленные архитектурные детали и холодноватый колорит превосходно сочетались с убранством Сан Лоренцо. На простой плите над саркофагом Козимо было выгравировано только имя и надпись: «Pater Patriae» — «отец отечества». Но лучше всего он запомнился мне серьезным мальчиком с грандиозными мечтами, которые получили свое воплощение в жизни.

Итак, началась моя новая жизнь в Тоскане. Жизнь эта доставляла мне удовольствие, если бы не сны, которые время от времени нарушали мой ночной покой. Мне снилась женщина, которой суждено было стать моей великой любовью. Я никогда не видел ее лица, но очень тосковал по ней. Во сне я ясно чувствовал ее загадочную и непостижимую сущность: ее доброту и юмор, ум и великодушие, веселость и печаль. Я даже ощущал ее запах: свежий и тонкий утренний аромат сирени, запах лимонов и чего-то белого, светлого и мягкого, как пушистые облака. Я как будто уже был с ней знаком, потому что выбрал ее в своем видении философского камня, а теперь всем сердцем тосковал без нее. Еще тогда я догадывался, что моя тайная любовная тоска по женщине, которую я никогда не встречал, должна была очень забавлять Бога.

Почти два года я жил исключительно в Анкьяно на своем винограднике. Там я возобновил свои тайные поиски и нанимал сыщиков, чтобы разузнать что-нибудь о моих родителях или моей семье. Я надеялся, что кто-то еще может о них помнить, несмотря на прошествие такого долгого времени: обрывок семейных преданий, рассказы о необычном младенце, появившемся в какой-то деревне, о наложенном проклятии, о колдуне или алхимике, который произвел над ребенком магический обряд. Иногда я думал, что мои родители наверняка разделяют со мной мой дар живучести и долголетия. Вопросы, которые должны были задавать мои посланцы, звучали туманно, но так, чтобы они привлекли внимание людей с такими же особенностями. Отклика они не находили, как будто у меня и не было прошлого, как будто я родился на улицах Флоренции и меня зачали ее серые камни и река Арно. Я практиковался в фехтовании мечом, часами носился на Джинори по тосканским полям. И учил своего юного подопечного Леонардо, сына сера Пьеро.

Леонардо все-таки закончил работу над щитом, изобразив на нем дивное и страшное чудище, выползающее из темной расселины в скале. Из разверстой пасти оно изрыгало яд, из глаз — огонь, а из ноздрей — ядовитый дым. Когда Леонардо представил свое творение серу Пьеро, на мольберте в затемненной части комнаты, казалось, что ужасное чудовище выскочило из стены. Сер Пьеро вздрогнул и вскрикнул. Леонардо пришел в настоящий восторг и тут же преподнес щит отцу. Вытирая со лба пот, сер Пьеро рассыпался в похвалах и даже снизошел до того, что похлопал меня по плечу и сказал, что я неплохо стараюсь.

— Я всего лишь невинный наблюдатель, — честно признался я. — Стараюсь не мешать ему, чтобы он учился сам. Ваш сын станет настоящим гением, и ему пора найти лучших учителей, чем я.

Сер Пьеро прищурился, размышляя над моими словами. Сам он был высоким, видным и статным человеком недюжинной силы и острой сообразительности. Его отличала скорее хитрость и практическая сметливость, нежели способность к отвлеченному мышлению. И он тут же уловил подтекст в моих словах.

Леонардо заметил, что его отец задумался, подбежал и положил руку ему на плечо.

— Пока не надо, папа! Мне нравится мой учитель. Мне еще многое нужно здесь изучить!

— Что ж, ты очень талантлив, — сказал сер Пьеро, взяв в руки щит.

Он внимательно рассмотрел его и улыбнулся. Сер Пьеро, как и все флорентийцы, был в душе торгашом, и я понял, что в голове у него крутятся цифры. Куда бы он раньше ни собирался пристроить этот щит, теперь решил его продать. А я решил послать к нему человека, чтобы тот приобрел его для меня.

— Я еще успею отправиться во Флоренцию, когда мне исполнится пятнадцать или шестнадцать, — торопливо прощебетал Леонардо. — С Лукой я узнаю столько нового! К тому же его услуги гораздо дешевле, чем любого преподавателя из Флоренции!

— Ладно-ладно, раз уж ты так хочешь остаться, — кивнул сер Пьеро, поджав губы. — Да и не хочу я, чтобы твоя милая мамочка по тебе скучала!

Он подмигнул мне, и я чуть заметно кивнул. Всем в Анкьяно было известно, что сер Пьеро, которому доставались в жены бесплодные женщины, обожал Катарину, родившую ему такого удивительного сына. И все знали, что он до сих пор к ней наведывается. Как раз из-за его визитов мне не удавалось подобраться к этой женщине. Ее задорные улыбки словно напрашивались на ухаживания, однако на мои попытки она только вздыхала и качала головой.

— Мне очень жаль, милый мой Лука, но сер Пьеро до сих пор считает себя моим господином, — сказала она с не меньшим, смею надеяться, сожалением, чем то, что чувствовал я.

Итак, Леонардо пока остался в Анкьяно, под моим смехотворным руководством, которое на самом деле состояло в том, чтобы следовать за Леонардо повсюду и смотреть, чтобы он не поранил себя или других в бесконечных исследованиях мира природы. Он был просто одержим мыслями о полетах и, как Икар, постоянно делал себе крылья из разных материалов: дерева, костей животных, воска, пергамента, кожи, обклеенной настоящими перьями. Не раз я спасал его, в последний момент стаскивая с утеса, откуда он уже приготовился спрыгнуть. Я купил ему записную книжку, как и обещал, и он наполнил ее рисунками и заметками, причем писал мелким перевернутым шрифтом, который он называл магическим. Впоследствии я покупал ему по две книжки сразу, потому что знал, как быстро они у него кончаются. Здесь и сейчас, в этой тесной камере, где гниет мое тело в ожидании казни, я понимаю, насколько безмятежными были те дни. Я проживал с Леонардо детство, которого не знал в его годы.