Трейси Слэттон - Бессмертный

— Что вы делаете? — спросил я.

— Есть четыре мира бытия: эманация, творение, форма и действие, — ответил Странник.

Он встал рядом со мной и начал, раскачиваясь, нараспев читать заклинание на непонятном мне языке. Затем произнес:

— Мы видим узор, но наше воображение не может представить создателя узора. Мы видим часы, но не можем узреть часовщика. Человеческий разум не в силах представить четыре измерения. Как он может представить Бога, перед которым тысяча лет и тысяча измерений — одно целое?

— Я могу представить смеющегося Бога и думаю, сейчас он как раз смеется, — смущенно ответил я и поставил на стол свечу и чашу.

Я оглянулся на дверь, но она была закрыта, и даже полоска света не проникала туда, где должна была находиться щель. Вместо нее появился циферблат горологиума, [72] Horologium (лат.) — часы. новоизобретенного механического устройства. Такие в последние годы появились на башнях Флоренции, которая всегда, как тщеславная женщина, любила хвастаться самыми новыми, особенными украшениями.

— Это смех обманщика трикстера. [73] Трикстер (англ.) — плут, озорник. Термин для обозначения отрицательного двойника героя. — Узкое, умное лицо Гебера смягчилось улыбкой.

Странник снова начал читать, раскачиваясь в стороны, и его буйная грива колыхалась серо-белыми прядями. Гебер налил вина в серебряный кубок с изображением необычного дерева и протянул мне. Я глотнул. Вино было сладким, с кисловатым послевкусием. Гебер произнес:

— Обманщик трикстер заставляет тебя почувствовать ничтожность человеческих желаний и величие чудесного порядка, явленного как в природе, так и мире искусства и мысли. Трикстер показывает тебе, что твое собственное существование — это своего рода тюрьма, и он вселяет в тебя желание познать космос как единое в своем значении целое. — Гебер зажег свечу, которую я поставил на стол, и надел кожаные перчатки с подушечками на каждом пальце. — Внимательно прислушивайся к трикстеру, ведь он — твоя единственная надежда на спасение из тюрьмы.

— Я больше не в тюрьме, я на свободе, — заупрямился я, потому что эти слова смутили меня и мне это не нравилось. — Я освободился сам и теперь всегда буду свободен!

Было бы в моем голосе достаточно ярости, я бы, наверное, даже поверил, что духовные стены, в которых я жил столько лет, исчезли и я вышел на волю.

— Заменить пустоту на хаос — значит обеспечить свободу, — сказал Странник. — В Царящем эта бездна существует наряду с безграничной полнотой. Поэтому Его творение — это акт свободно подаренной любви.

— Какое отношение творение имеет к свободе? — уныло спросил я, окончательно запутавшись.

— «В начале, когда воля Царя проявилась в действии, Он высек знаки на небесной сфере. И изверглось черное пламя из самых потаенных глубин, из тайны Бесконечности, точно туман, обретший форму в бесформенном, заключенный в кольцо этой сферы, ни белый, ни черный, ни красный, ни зеленый — никакого цвета не имеющий», — размеренным голосом сказителя повел свой рассказ Странник.

Он выразительными жестами иллюстрировал произносимые слова, и комната как будто даже озарилась светом.

— «И лишь когда пламя обрело размер и объем, оно заиграло яркими красками. Ибо из глубочайших недр пламени забил родник красок и залил цветом все сокрытое в сокровеннейших глубинах Бесконечности. Источник прорвался, но не прорвал эфир. Его нельзя было увидеть, пока внезапно не загорелась непостижимая точка под напором последнего прорыва. Что было до этой точки, неведомо никому, и поэтому она зовется „начало“, первое из слов, которыми была сотворена вселенная!»

— Помнишь, чему я учил тебя, мальчик, который жаждет лишь золота? — спросил Гебер с легкой насмешкой в голосе. — Я объяснял тебе процесс дистилляции. Из реторты, через конденсатор, — он провел пальцем в кожаной перчатке по трубке, ведущей из реторты, — и в дистиллят!

Он взял колбу с дистиллятом и вынул пробку. Что-то белое и блестящее выпорхнуло из колбы, его крылышки промелькнули так близко от моего лица, что я вскрикнул и отшатнулся. Гебер вздохнул. Странник засмеялся. Гебер извлек из своего белого балахона маленький золотой пузырек и вытряхнул из него две капельки густой маслянистой жидкости — в колбу-дистиллят. Он начал читать певучим голосом:

— Одна природа радуется другой природе. Одна природа торжествует над другой природой. Одна природа побеждает другую природу!

Внутри колбы с дистиллятом вспыхнула искра. Она занялась крошечной радужной точкой света и выросла в шар, заполнивший колбу. По мере своего роста он загорался поочередно разными цветами: сначала странным черным цветом, затем белым, желтым и лиловым. По комнате разнеслось эхо — резкий треск, похожий на треск ударившей в дерево молнии. И точка света набухла, выйдя за пределы колбы. Вспыхнув, она заполнила все пространство. Она бросала радужные полосы света на все поверхности в комнате: столы, грубо оштукатуренные стены, нашу одежду. Сквозь этот свет я увидел кости Гебера, но не его плоть. У меня перехватило дыхание, и я перевел взгляд на Странника. Вместо него тоже был виден лишь скелет. Я поднял руки и увидел перед собой тонкие фаланги. Я ощутил на руках покалывание, как будто по ним бежала вода.

— Что это за магия? — выдохнул я, и свет померк.

Комната стала прежней, и ее освещали только тусклые свечи. Гебер вылил дымящуюся жидкость из колбы в маленькую глиняную чашу и протянул мне.

— Прежде, чем был создан мир, существовал только Бог и Его имя, — произнес Странник. — Пока мы исправляем тебя камнем, который не является камнем, повторяй в уме слово, которое я шепну тебе на ухо. Это слово ты не должен говорить больше ни одному живому существу. Это одно из священных имен!

— Prima materia, [74] Первичная материя (лат.) — согласно Аристотелю и алхимикам, примитивная бесформенная основа всей материи. — сказал Гебер, — пей и возвращайся к своему существу!

Я взял чашу двумя руками, в которых до сих пор не прошло покалывание. Это была маленькая коричневая чаша, расписанная зелеными листьями и как-то странно холодная на ощупь. Я внимательно посмотрел на двух очень разных мужчин, что стояли передо мной в белых балахонах, и поднес чашу к губам. Странник наклонился и прошептал мне на ухо. Его шепот зазвенел у меня в ушах, и я глотнул горького эликсира.

Гебер и Странник исчезли. Их просто не существовало, как будто они никогда и не стояли передо мной — ни Странник со своими головоломными загадками, ни Гебер с его язвительными наставлениями. Комната Гебера осталась прежней: ее освещали оплывшие восковые свечи на пустых деревянных столах, а на столе в центре стоял перегонный куб, который при кипении свистел. Я словно задохнулся. Ноги подо мной подкосились, и я рухнул головой вперед. Кое-как я ухватился за край стола, но удержался только на секунду. Колени подломились — должно быть, именно так чувствовал себя когда-то бедный, добрый, обреченный Марко, когда Сильвано подрезал ему поджилки, а дети смотрели на это с ужасом и болью, которая до сих пор не оставляла меня, — и вот я уже лежу на полу. Из последних сил, еще оставшихся в руках, я сел, прислонившись спиной к ножке стола. Комната сотряслась, и мое тело расчленилось: обожженные ладони полетели в глубокую синюю бездну, а туловище осталось само по себе, отдельно от головы, от дыхания и мыслей, которые перемешались в голове, как предметы в мешке у коробейника. Все распалось… Я понял, что сейчас умру.