Трейси Слэттон - Бессмертный

— Я подожду, пока ты соберешься, — сказал Странник. — Слышал, сегодня вечером уходит корабль. У капитана передо мной должок.

— Я еще не сказал, что поеду с тобой.

— И пусть твоя милая служанка соберет нам в дорогу этих помидор, а? — добавил он. — А лучше пусть целую корзинку с едой снарядит. На этом острове превосходная еда.

И вот я собрал кое-какую одежду, взял картину Джотто, очки Гебера и записную книжку Петрарки, уложил все в сумку, которая повидала десятки портов за последние сорок лет — лет, которые вдруг показались мне такими же пустыми, как и страницы той записной книжки. Я попросил служанку собрать нам дорожную снедь. А перед уходом вырвал листок пергамента из незаполненной записной книжки Петрарки и написал записку, в которой передавал свою маленькую лачугу и весь скарб этой женщине. Отдал письмо ей вместе со всеми деньгами, какие нашлись в доме, и торопливо поцеловал. К моему удивлению, она взяла в ладони мое лицо и подарила мне нежный и долгий поцелуй в губы.

— Ты был добр ко мне, Лука Бастардо. А теперь иди с твоим чудным ироничным Богом, — сказала она. — Я всегда знала, что ты не долго тут пробудешь. Твои родители, наверное, были странниками, которые зачали тебя под беспокойной звездой.

Ее милое кастильское лицо погрустнело, и на темных глазах проступили слезы.

— Прощай, э…

— Грация, — подсказала она, улыбнувшись совсем без обиды.

— Грация, — повторил я.

И я отправился вместе со Странником вниз по крутому холму к побережью моря. Мы шли по булыжным переулкам, вниз по вырезанным в склоне холма ступеням, через заросли фиговых, оливковых и миндальных деревьев, мимо разбегающихся диких кошек, кабанов и куропаток, которые шныряли в буйной растительности. И наконец вышли к бухте с пляжем, покрытым темным песком, который, как утверждали местные жители, обладал целебными свойствами. Я слышал, что люди с тугоподвижными суставами ложились здесь на покрывало и им становилось легче, свободнее, в суставах появлялась гибкость. Я подумал, что природа полна чудес, больших и малых. А если учесть это, так ли уж странно, что она выбрала несколько человек для долгой жизни? Так ли странно, что время течет по-другому именно для этих людей? Я размышлял над этим, пока мы обходили побережье. Это был долгий путь под безжалостным сардинским солнцем.

— Ты сейчас не пожалел о том, что не взял моего осла с собой, а, Бастардо? — спросил Странник.

— В некоторых местах, где я побывал за прошедшие сорок лет, его употребили бы на ужин, — ответил я, вытирая рукой вспотевший лоб. — Не пора ли развлечь меня очередной байкой?

— Ты что, думаешь, я могу вот так по первому требованию рассказать тебе байку, как собака, которая лает по команде? — резко ответил он.

Я кивнул, и он демонстративно вскинул руки, словно взывая к Богу, и быстро-быстро заговорил по-еврейски, поэтому из его речи я понял лишь несколько слов. Столько лет прошло с тех пор, как я изучал древние языки, да и научился я только читать, а не говорить.

Тогда я сам решил развлечь его разговорами.

— Странник, а что это за книга, «Сефир Бахир»? Что в ней сказано о преображении и переселении душ?

— А что бы ты хотел из нее узнать? — спросил он. — Разве люди не вычитывают из книг то, что уже заложено в их сердцах?

— Верно, но ты вечно отвечаешь вопросами на вопрос. За прошедшие пятьдесят лет я и забыл, как это приятно, — с некоторым сарказмом заключил я.

Я обернулся и проводил взглядом большого баклана, заметив, что солнце, огромное и оранжевое, наконец опустилось над водой, обещая отдохновение от пекла. Сверкнув напоследок зеленым лучом, оно скрылось за горизонтом.

Странник улыбнулся своей лукавой улыбкой и нагнулся ко мне, так что его седые буйные космы коснулись моих щек. От него пахло кожей и ванилью, старым пергаментом и кедровыми листьями. После жизни у Сильвано я так и не избавился от отвращения, которое испытывал, когда мужчина стоял ко мне слишком близко, даже если я доверял этому человеку. Поэтому я отодвинулся, и он прошептал:

— Там сказано, что союз мужчины и женщины это путь к божеству. А твой союз с Грацией приблизил тебя к Богу?

— О да, бывало, что с ней я выкрикивал имя Божье, — шутливо ответил я и выразительно подмигнул.

— Тогда это — священный союз, — серьезно проговорил он. — Заключить такой союз и не вырастить вместе детей означает, что вы оба перевоплотитесь, чтобы встретиться снова и воспитать ребенка. Тогда предназначение будет выполнено.

— Если я и переселюсь в новое тело, чтобы быть с женщиной, это будет не Грация. Она милая, но всего лишь одна из сотни милых женщин, с которыми я был последние пятьдесят лет, — нетерпеливо ответил я. — Она не та, не Та самая. Понимаешь, Странник? Та самая, которая была обещана мне. Обещана в ту безумную ночь, когда мне было видение от философского камня! Я сохранил свое сердце ради этого обещания!

— У каждого есть свой мессия, — пожал плечами он, и мы продолжили путь молча, пока не дошли до каталонского корабля, куда нас взяли на борт, приняв как почетных гостей.

Я вернулся во Флоренцию. Флоренция — центр мироздания, город, серебряные стены которого воспевались в мадригалах, город, который Папа объявил пятым элементом космоса. Город, конечно, пекся под летним зноем, и серые камни так раскалились, что на улицах было жарко, как в печи. Естественно, вовсю свирепствовала чума, как будто мое появление не могло обойтись без черной смерти. И все же я был дома. Я дышал флорентийским воздухом, улыбался прекрасным, модно одетым женщинам. Я собирался съесть на обед суп с хлебом и фасолью, свежий шпинат под соусом из тосканского оливкового масла, жареное мясо на косточке и произнести тост за здравие этого города, отведав благородного вина из Монтепульчано, которое здесь выжимают из винограда испокон веку. Я прогуливался по улицам Ольтарно, дивился множеству новых дворцов, построенных для зажиточных купцов и богатых людей, принадлежавших другим гильдиям. Дорога Сан-Никколо, которая соединяла ворота Сан-Джорджо с воротами Сан-Никколо, была почти сплошь застроена каменными и гипсовыми фасадами, дома теснились вплотную друг к другу. Жилища были высокие, узкие, до четырех-пяти этажей, в глубину длиннее, чем в ширину, впрочем, как и всегда. Улицы по-прежнему представляли собой живое смешение дворцов и простых домишек, ткацких фабрик и лавок, церквей и монастырей. Каменотесы и сапожники жили бок о бок с банкирами и торговцами, ремесленниками и проститутками. Чума заставила город притихнуть, на улице встречалось не так много людей, но и не было так пустынно, как в первую эпидемию черной смерти. Люди научились не прятаться, когда к ним подкрадывается смерть.