Трейси Слэттон - Бессмертный

— Устами младенца глаголет истина… Я должен вернуться в мастерскую. Кому-то еще нужны золотые броши и ожерелья, даже когда красоту сжирают бубоны, — вздохнул Лоренцо. — Чтобы и в гробу производить должное впечатление на соседей.

— Не забывай о своей мечте, Лоренцо…

— Гиберти. Лоренцо Гиберти, [100] В XV веке, когда итальянская скульптура переживала расцвет, художественные конкурсы приобретали характер широких общественных мероприятий. Конкурс на изготовление из бронзы вторых дверей Баптистерия открыл новый период в развитии ренессансной скульптуры. Блестящий рисовальщик Лоренцо Гиберти победил в этом конкурсе, обойдя Филиппо Брунеллески. Гиберти был одним из самых образованных людей своего времени, первым историком итальянского искусства. — сказал он, и я кивнул.

— Такие мечты могут вдохновить на великие свершения, — сказал я. — Мечты и видения — это милость насмешника Бога, особенно мечты и видения о красоте!

— Она может вдохновить тебя на создание ворот Рая! [101] Микеланджело действительно назвал двери флорентийского баптистерия работы Гиберти «Вратами рая». — громко проговорил Козимо.

— Если будет так, юный Козимо, то я буду считать себя трижды благословленным человеком! Для меня большая радость — встреча с вами обоими!

Он учтиво поклонился и отправился в сторону реки Арно.

— Козимо, Козимо! — раздался голос. — Сын, где ты пропадал?

К нам подбежал коренастый мужчина в оранжево-зеленом лукко из лучшей ткани. Его окружали десятки людей: слуги, кондотьеры, офицеры и священники. Лицо его от тревоги осунулось, но стоило ему подхватить мальчика на руки, как все беспокойство растаяло и скрытые под капюшоном глаза смягчились.

— Мы боялись, что тебя похитили разбойники. Один из слуг видел, как тебя схватили…

— За мной гнались бандиты, но этот человек меня спас! — воскликнул Козимо и крепко обнял отца за шею.

Отец выглянул из-за плеча сына и внимательно посмотрел на меня с облегчением и благодарностью.

— Двое злодеев схватили меня, потащили и бросили в свою повозку, чтобы вывезти из города, но я одного укусил, и выпрыгнул из повозки, и бросился бегом, хотя болели ушибленные коленки, а они гнались за мной! Они были такие огромные и чумазые! А этот человек убил их, и я так обрадовался! Они заслужили смерть, потому что хотели причинить мне зло! Так страшно было, папа, но я старался быть храбрым!

— Я в этом не сомневаюсь, Козимо, сыночек! — прошептал отец.

Опустив мальчика на землю, он погладил светло-русые волосы и серьезно посмотрел на меня. У него был большой нос и крепкий подбородок, но привлекательность его заключалась в задумчивой величавости, полной достоинства, которую он передал своему сыну. Мужчина сказал:

— Я в огромном долгу перед вами, синьор. Мое имя Джованни ди Бичи де Медичи. Только скажите, и я к вашим услугам!

Я отрицательно покачал головой.

— Вы ничего мне не должны. Любой бы помог попавшему в беду ребенку. А ваш сын очень храбрый мальчик, синьор. Возможно, вы захотите послать кого-то, чтобы убрать тела и избежать недоразумений. Я имею в виду мою причастность к их смерти.

— Я сделаю все, чтобы у вас не было неприятностей из-за большой услуги, которую вы оказали мне и моему сыну, — ответил он и, слегка прищурившись, пытливо посмотрел на меня. — Ваше лицо мне почему-то знакомо. Можно узнать ваше имя?

— Папа, давай пойдем и по дороге поговорим с ним, — предложил Козимо высоким звонким голосом.

Джованни ди Бичи де Медичи посмотрел на сына, а Козимо многозначительно посмотрел на людей, которые от любопытства едва сдерживались, чтобы не подойти к нам вплотную. Их было много, и все возбужденно шептались, дожидаясь с едва скрываемым льстивым рвением возможности поздравить отца с благополучным возвращением сына. Козимо снова глянул на отца, и они без слов поняли друг друга. Отец взял сына за руку, похлопал по ладони и крепко сжал.

— Пойдемте, синьор, прогуляемся с моим сыном, — как бы между прочим предложил отец, обернулся и властно махнул свободной рукой. — Мы трое пойдем пешком!

По толпе пробежал свистящий шепот разочарования, и множество пытливых глаз впились в меня, как пиявки. Я вздрогнул и поплотнее завернулся в плащ, несмотря на то что солнце в этот поздний летний или ранний осенний день стояло еще высоко и согревало теплом.

— Сюда, — указал Джованни.

Он крепко держал сына за руку и повел нас прочь от Баптистерия к до сих пор не завершенной Санта Мария дель Фьоре, украшенной вычурными геометрическими и цветочными узорами из зеленого, белого и красного мрамора. Я потянул осла за веревку, тот заревел, но подчинился, и мы пошли. Джованни пробормотал:

— Надо уже наконец поставить купол на этот огромный собор! — Он вытер ладонью резко очерченное лицо. — Не годится, чтобы самый прекрасный и почитаемый храм в Тоскане выглядел словно руины. Так не пойдет!

— Надо устроить конкурс, пап, и найти мастера, который сумеет построить купол, — предложил Козимо. — Но сначала конкурс на новые двери Баптистерия.

— Конкурс, говоришь, молодой человек? — улыбнулся Джованни и ущипнул сына за нос. — Неплохая идея. — Он обернулся ко мне. — Синьор, с вашим именем какие-то проблемы?

— Мое имя меня вполне устраивает.

— Могли быть проблемы, — обеспокоенно возразил Козимо. — Папа, моего друга зовут Лука Бастардо!

Джованни взглянул на меня, и суровые морщины между густых бровей стали глубже. Он поджал губы и медленно кивнул.

— Ваше имя упоминалось при мне в такой связи, что я бы на вашем месте встревожился. Но еще я видел это имя в записях регулярных вкладов в мой фамильный банк. Вы благоразумный человек, Бастардо, разумно распоряжаетесь своими деньгами и копите их уже столько лет.

— Не такой уж и благоразумный, раз сумел нажить врагов, — сухо ответил я.

Осел Странника остановился и громко заревел, отказываясь двигаться с места. Я вернулся и хлопнул его по крупу, подталкивая вперед. Негодная скотина клацнула зубами, как будто хотела цапнуть, и я хлопнул его еще раз сильнее. Осел нехотя потащился дальше. Осеннее солнце светило с бескрайнего лазурного неба, и моя тень съежилась до крошечной чернильной кляксы у ног. Я снял плащ, свернул его и запихнул в сумку, привязанную к ослу.

— Братство Красного пера только и мечтает, чтобы вы попали ему в лапы, — безрадостно произнес Джованни. — Возможно, ваше благоразумие заставит вас поскорее покинуть город.

— Меня и так уже долго не было, но я ведь флорентиец!

— Я и сам не люблю покидать город больше чем на две недели, — признался Джованни. — И мне не нравится общество, основанное на суевериях, страхе и пытках. Флорентийцы могли бы найти занятие и поприбыльнее. Но вы должны понимать, что церковь благоволит Красному перу. С первого появления черной смерти церковь благосклонно смотрит на флагеллантов, которые терзают себя в надежде искупить все грехи, за которые Бог нас так жестоко покарал. И с каждой новой эпидемией таких кающихся становится все больше. А церковь относится с благоволением к тем набожным людям, которые трудятся во славу Божию, выпалывая плевелы греха и сатанизма. Братство Красного пера надеется получить папскую буллу, [102] Булла (от лат. bulla — «печать», букв. — «пузырек») — основной средневековый папский документ со свинцовой (при особых случаях — золотой) печатью, после XV века издавался реже. На печати, прикреплявшейся к булле красной и желтой шелковой нитью, ставилась латинская монограмма «SPSP» в честь святых Петра и Павла с именем Папы на обороте. которая объявит их орудием Инквизиции и предоставит им неограниченное право на гонения, подобно тому как булла Папы Александра IV сто пятьдесят лет тому назад разрешила применить любые пытки в отношении подозреваемых в ереси, при условии, что там будут присутствовать по меньшей мере два священника, которые затем отпустят друг другу грехи, даже совершив самые дьявольские надругательства над телом. А ваше имя у них одно из самых упоминаемых!