Александр Дюма - Сын Портоса

В глубине души наш бретонец не возражал раз в жизни нарядиться в роскошный костюм, восхищавший его на плечах парижских модников. Он испытывал тайную радость при мысли, что предстанет перед судьями и прошествует на казнь во всем недоступном ему ранее великолепии. Теперь Жоэль не сомневался, что будет достойно выглядеть в глазах палача. Блеск наряда удвоил бы его храбрость, и потому он без колебаний передал себя в руки Ардуэна.

Тюремное заключение не отразилось на нем. Быть может, его загорелая кожа слегка побледнела, а геркулесовская фигура немного осунулась, но это лишь придавало его внешности едва заметную ранее утонченность. Жоэль вошел в Бастилию и вышел из нее сильным и красивым той красотой, которая свидетельствует о благородной крови. Короче говоря, глядя в зеркало, он увидел в нем совершенного кавалера и признал, что у него есть все основания для гордости.

Ах, если бы Аврора могла видеть его сейчас!

Жоэль надел шляпу.

— Отлично. Я готов. Ведите меня.

Он двинулся вперед вместе со старым толстяком.

— Почему, — осведомился Жоэль в коридоре, — никто меня не конвоирует?

— Нам нужно только пересечь лестничную площадку и спуститься, — ответил старик.

— О, значит, двор собирается здесь?

Жоэль поморщился, поскольку надеялся пройти через город и продемонстрировать толпе зевак роскошный наряд, тонкие кружева и пышный плюмаж. Добрый, тщеславный Портос постоянно пробуждался в своем сыне.

— Черт бы их побрал! — пробормотал он. — Надеюсь, что где бы ни происходил суд, меня не казнят в камере!

Старик открыл дверь, доложив:

— Шевалье де Локмариа!

— Пусть дорогой мальчик войдет, — послышался отеческий голос.

Жоэль издал удивленное восклицание. В комнате, куда его привели, он ожидал увидеть впечатляющее зрелище суровых атрибутов правосудия: Спасителя на кресте, висящего на фоне темной драпировки, длинный стол, где сидят в ряд судьи, холодные и торжественные в своих черных и алых мантиях, приставов в одеяниях чернильного цвета с золотыми цепями, писцов с длинными перьями, стражников с жезлами из черного дерева. Вместо этого он оказался в большой столовой, где солнце сверкало на богемском стекле и серебряной посуде, выставленной на полках дубового буфета, со столом, накрытым на двоих, украшенным редкими цветами и блестевшим хрусталем и фарфором на ослепительно белой скатерти.

Неподалеку от стола, в кресле, обитом кордовской кожей с позолоченными гвоздями и узорчатыми арабесками, сидел пожилой дворянин. Когда Жоэль вошел, он встал, и юноша сразу же узнал его.

— Шевалье д'Эрбле! — с изумлением воскликнул он.

— Да, — ответил старик, направляясь к нему с распростертыми объятиями. — И более того, если вы не возражаете. Ибо, хотя я носил эту маску в течение путешествия из Нанта в Париж, здесь, в Сен-Жермене, мне нет нужды отрицать, что я герцог д'Аламеда, посол его величества короля Испании.

— Герцог д'Аламеда — испанский посол?.. — повторил юноша, с ошеломленным видом стискивая руками лоб. — Мысли шумят у меня в голове, словно птенцы в гнезде! Как бы то ни было, — продолжал он, протянув руку к цветку в петлице герцога, словно опасаясь, что последний исчезнет, — прошу вас убедить меня, ваша светлость, в том, что я в своем уме, не вижу сон и не принимаю участие в волшебной сказке или в каком-то недостойном обмане.

— Мой юный друг, — сердечно заговорил герцог, — я дам вам все исчерпывающие объяснения. По-моему, они необходимы, но я хотел бы заняться ими за завтраком, ибо этим утром нас ожидает много дел, и мы не должны терять времени.

Приглашая гостя сесть, он приказал слуге подавать завтрак.

— Мы можем говорить свободно, — добавил Арамис, разворачивая салфетку. — Мой лакей понимает только по-испански.

Жоэль машинально сел напротив своего хозяина, который собственноручно наполнил его бокал и тарелку.

— Если вы не возражаете говорить во время еды, мой достойный сотрапезник, я к вашим услугам.

— Где я нахожусь, монсеньер? — начал Жоэль, не дожидаясь дальнейших приглашений.

— Вы в моем доме или вернее в доме моего друга, живущего в Сен-Жермене и позволяющего мне занимать его жилище, когда дела призывают меня сюда; это тот дворянин, которого вы видели вместе со мной в сомюрской гостинице.

— Значит, я не в тюрьме?

— Вы в особняке Буалорье, неподалеку от церкви и напротив дворца.

— Но последние шесть недель я провел в Бастилии.

— О, да, за ловкий удар шпагой. Вы настоящий матадор, как говорят испанцы, страшный боец, мой победитель из Бель-Иля.

— Но еще вчера я был в башне, именуемой Базиньерой.

— Совершенно верно, его величество только вчера подписал приказ о вашем освобождении.

— Его величество подписал приказ? — переспросил сын Портоса, подскочив на стуле.

— Он возвращает вас миру и дарует вам полную свободу.

— Значит, я свободен?

— Да.

— И меня не будут судить?

— Нет.

— И, следовательно, не приговорят к…

Он сделал выразительный жест, проведя по горлу ребром ладони.

— Вы правы, — улыбаясь, ответил пожилой дворянин. — Ваша голова останется у вас на плечах, откуда убирать ее было бы весьма прискорбно — ведь она смотрится там весьма недурно. Могу ли я предложить вам подогретую куропатку с бокалом вина — это поможет вам проглотить хорошие новости?

— С большим удовольствием. Давайте выпьем за здоровье короля и ваше, монсеньер, так как вы явились ко мне, словно голубь в ковчег. [52] В Библии (Бытие, гл. 8) рассказывается о голубе, выпущенном Ноем из ковчега и принесшим ему в клюве свежий масличный лист, что явилось вестью об окончании потопа. — Но, — добавил он, залпом осушив наполненный до краев кубок, — кому я обязан этой неожиданной милостью? Кто вымолил ее у короля?

— Ваши друзья при дворе, мой юный храбрец.

— О каких друзьях вы говорите? Мои единственные друзья здесь — пара знакомых, которых я повстречал в парижском трактире «Мавританский трубач», один из них — хозяин гостиницы Бонларрон, а другой — постоялец, некий Фрике. Оба не кажутся мне настолько влиятельными, чтобы испросить милости у короля.

Аламеда шутливо погрозил ему пальцем.

— Мой доблестный сын Бретани, вы неблагодарны и слепы, ибо ищете на стороне то, что находится рядом с вами.

— Вы правы, — ответил юноша, стукнув себя по лбу кулаком. — Я глупец, тупица, бессердечный негодяи, так как до сих пор не догадался, что вы совершили все это, вы — мой освободитель!

— В большей степени это заслуга Провидения, — возразил Арамис с набитым ртом, — хотя, признаться, я испытываю удовольствие, вызволяя из затруднительного положения честных молодых людей, меня интересующих… Не хотите ли еще порцию нашпигованного зайца?