Владимир Понизовский - Ночь не наступит

Следующим листом шла фотография. Тогда, на Лисьем Носу, он не разглядел осужденную и не запомнил. Сейчас он помедлил переворачивать «объективку»: «Интересно, как представить эту Ольгу по приметам?.. Плоские слова. Разве что глаза серо-зеленые... А наверно, недурна... Ну-ка-с!..»

Он перевернул лист и едва удержался, чтобы не вскочить со стула: «Она!»

Перед ним лежала фотография женщины, которую три часа назад он видел в коляске здесь, в двух метрах от департамента полиции! Ни малейшего сомнения — она!

Он чуть было не сорвался с места и не побежал вниз, к выходу. Тут же удержал себя: глупо. Минутку. Надо разобраться...

Он еще раз посмотрел на фотографию. Она, бесспорно. Тот же овал лица, те же огромные глаза и тонкие, с изломом, брови.

Но почему же она оказалась в карете на Фонтанке и с нею этот профессорский сынок? Что значили его слова? Мальчишеское геройство? Вздор! Он хотел ее выдать? Или пошутил? Невиданная наглость! И зачем? Непонятно... А что сейчас во всей этой чехарде понятно? Студент сказал ваньке: «Давай, давай на Финляндский, и побыстрее!» Куда они направились? В Сестрорецк? В Белоостров? В княжество Финляндское? Ищи-свищи!.. Постой, а где эти Травины, у которых гостит студент? Не к ним ли он повез Ольгу?

«Сойдем, пройдем, а?» — снова восстановил он. — Вот прохвост! И чего это он вдруг — с кавказским акцентом?»

Додаков посмотрел на часы. Да, если они сели на поезд, то уже или сошли по пути в Белоостров, или пересекли границу княжества. На всякий случай надо дать ориентировку отделу Железнякова. Главное же внимание — на Антона Путко.

Ротмистр без интереса поворошил страницы тощего «дела» беглой политкаторжанки: ее прошлое мало интересовало Додакова, он весь устремлен в поиск. И все же глаз подцепил фразу из донесения начальника Ярославского губернского жандармского управления:

«Утром дворник дома № 23 по Дворянской улице Насутдинов доставил в полицейскую часть найденный за оградою полисадника дамский саквояж. В означенном саквояже обнаружены полосатая холщовая блуза и ботинки — имущество Ярославского тюремного замка. Означенное имущество находилось в пользовании бежавшей... Саквояж материи коричневого тона, в среднюю клеточку, ручки кожаные, черные, обшит кожею...»

Саквояж! Зинаида Андреевна видела его у инженера Красина. Красину передала его Учительница. Потом он оказался у студента. Теперь в нем вещи каторжанки... Цепочка! Ведущая чуть ли не к самому Ульянову! Или совпадение? Мало ли таких саквояжей в лавках? Нет, вряд ли!.. Итак, прежде всего установить: где в дни побега Ольги был Антон Путко.

Целую неделю ждать условленной встречи с Лашковым Виталию Павловичу не было резона — тут каждый час дорог. Додаков переоделся в штатский костюм и поехал к дому, где студент жил со своим отцом. Но в квартиру не поднялся — незачем показывать такую свою заинтересованность, — а, обернувшись к витрине лавочки, стал наблюдать за отраженными в стекле воротами, ведущими во двор. Ждать пришлось недолго. Скоро из ворот выступила на свет рыжеволосая фигура в расстегнутой куртке с синими петлицами. Додаков с рассеянным видом пошел навстречу.

— Ба, неожиданность! — радостно улыбнулся Виталий Павлович. — Решил побродить в свободный часок. Люблю эти достоевские закоулки. Сама жизнь!.. А вас что занесло сюда?

— Для вас — экзотичность, для меня — именно сама жизнь, — с неприязнью ответил Олег. — Обитаю в сих трущобах. Совсем как Раскольников.

— Ну, не надо так мрачно. Все в силах человеческих — если, конечно, не делать глупостей, как тот же Родион Романыч. Не составите компанию?

— Полчасика у меня есть.

— До урока? Ох эти уроки! Мука для учимого, отупение для учителя. Был у меня самого наставник, Сергей Васильевич, превосходных талантов педагогических человек. Он говаривал: «Тупо сделано — не наточишь, глупо рожено — не научишь», вот так-то... Кстати, я подумал: а где прохлаждается ваш друг, этот, как его, Антон Путко? Вы поминали какую-то профессорскую дочку... А где их дача?

— Я же говорил: не знаю.

— Ах да забыл, не придал значения... А надо бы узнать... Вот что: не спешите к своему недорослю, скажитесь больным — вот ему-то радость! Пойдите к матушке вашего приятеля и спросите: не приехал ли? Если приехал, помиритесь сердечно. Если нет, где эта профессорская дача, ладно?

— Уроки не удовольствие для меня, а средство...

— Ну, не преувеличивайте! — добродушно улыбнулся Додаков. — Заодно, когда вернетесь, и пообедаем. Жду вас в «Византии», спросите у метра третий кабинет.

Название фешенебельного ресторана произвело впечатление. Лашков согласился.

— Кстати, полюбопытствуйте, не выезжал ли куда ваш дружок в последнее время, — напутствовал студента ротмистр.

Через два часа они вкусно обедали в отдельном кабинете «Византии» — с вином, водкой, с жестко накрахмаленными салфетками. Олег докладывал, Виталий Павлович спрашивал, но весь разговор их тек в русле дружеской беседы равных и независимых. Так должно было казаться Лашкову, и Додаков лишь укреплял его в этом убеждении.

— Дача Травиных в Куоккале, Антон уехал неделю назад и до сих пор там, — рассказывал Олег.

«Вот как? — комментировал про себя Виталий Павлович. — Значит, встреча с Ольгой для него дело такой важности, что даже к маменьке не наведался... А может, то был вовсе и не он? Нет, я не мог ошибиться. А если просто похож? Я ведь тогда мельком... Тогда все рушится. А Ольга? Бесспорно, она. Но если Антон все эти дни был в Куоккале?»

— Маман его очень скучает. Знаете, она красотка, никто и не поверит, что у нее такой сын. Правда, после смерти Владимира Евгеньевича сдала... — болтал опьяневший Лашков. — Призналась. Так и сказала: «Я вам признаюсь, Олег Юрьевич, вы поймете. Мы на краю краха». Эх, если бы Антон — не друг, люблю дамочек: сорок пять — баба ягодка опять... Так и сказала: «Олег Юрьевич, все, что оставил Владимир Евгеньевич, разлетелось как пух, я не очень умею считать деньги». Это она. «Антон не помнит иной жизни. Как сказать ему? Придется съезжать, искать квартиру попроще, отказаться от Поли. Антону придется искать уроки...» А я? Я не бегаю, высунув язык, по оболтусам? Антон, вишь, не помнит, а я почему должен помнить, жить в луковом доме, как брат Раскольников?

— Ну зачем же так, мой друг? — остепенял его Виталий Павлович, не переставая, впрочем, подливать в его рюмку. — Если образами Федора Михайловича, то вы не Раскольников, а Разумнихин. А Разумнихин, надо полагать, далеко должен был пойти... Так что же еще говорила маменька вашего друга?

— Не могу ль я подготовить Антона как-нибудь этак осторожненько... Что, мол, у них в кармане блоха на аркане! — Олег захохотал. — Не так, понятное дело, кругленькими словами, с премиленькой гримаской. Говорит: «А что бы вам, Олег Юрьевич, да поехать в Куоккалу, повидаться с ним и на природе намекнуть».