Валериан Светлов - Рабыня порока

— Не рано ли? — зловеще прошептала Марья Даниловна, но он не слыхал этих слов.

— Останься же с нами, не губи меня и себя! Мы оба заботимся о тебе. Жена глубоко схоронила обиду в своем незлобивом сердце и простила нам обоим нашу любовь.

— Не нуждаюсь я в ее прощении.

— За что ты не любишь ее? — продолжал Стрешнев, сам не зная, что говорит. — Ведь не она тебя обидела, а ты ее; ведь ты стала ее разлучницей. А она, напротив, помирилась с тобой, полюбила тебя.

— Очень нужно!..

— Машенька, одумайся, прошу тебя.

— Доколе не стану боярыней Стрешневой, дотоле не буду любить тебя.

— Да пойми, не могу же я взять тяжкого греха на душу и извести неповинную жену мою.

— А не можешь — и не надо… Я не приневоливаю.

— Но как же тогда?

— А никак! Отпусти меня без дальних слов — и все тут.

— Не могу, Машенька, видит Бог, не могу.

Теперь она сделала шаг к нему и, грозно смотря ему в глаза, твердо проговорила:

— Смотри, Никита Тихоныч, как бы худо не вышло.

Сзади них раздались чьи‑то шаги.

Оба вздрогнули и отступили на шаг друг от друга.

Между низко нависшими ветвями деревьев, несмотря на наступившие густые сумерки, они различили фигуру боярыни Стрешневой, и Никита Тихоныч, быстро проговорив: «Прощай, Машенька» — скрылся в чаще кустов.

Она проводила его презрительным, насмешливым взглядом и приготовилась встретить боярыню.

— Ты здесь, Марья? — выйдя к скамейке, проговорила Наталья Глебовна.

— Сама, чай, видишь, — дерзко глядя ей в глаза, ответила Марья Даниловна, тщетно силясь подавить бушевавшую в ее груди бурю.

— Я тебя давно по всему саду ищу.

— Никто тебя не неволил. Я не маленькая, не потеряюсь, — насмешливо сказала Марья Даниловна.

Наталья Глебовна внимательно на нее посмотрела.

— Али опять сердце распалилось? — участливо спросила она ее.

— А то нет? Откуда не быть сердцу в этом застенке.

— Чай, с Никитой Тихонычем опять разговаривали?

— А с кем же еще?

— Эх, Марья, Марья! — укоризненно покачала головой Стрешнева. — Молода ты еще, кровь кипит в тебе, не угомонилась, жизни еще не изведала.

— Это я‑то жизни не изведала? Ах, да что мне тут с тобой разговаривать! Говори скорее, что надо, да и все тут.

— Ничего не надо. Искала, чтобы в дом звать. Сыро ведь по ночам‑то в саду нашем, да еще у озера‑то. Долго ли занемочь? Да и что за веселье такое? Сыростью несет от озера, темень здесь всегда какая‑то, квакушки орут… Туманы ползут с озера. Смотри, неровен час, занеможешь.

— Много благодарны тебе за заботы и милости, — насмешливо ответила Марья Даниловна. — Чем только отблагодарить тебя, сударушка, уж, право, не знаю. Вот разве мужа твоего тебе отдать, твою мокрую курицу, Никиту Тихоныча. Так об этом‑то я и хлопотала, ясное мое солнышко, да, вишь, ведь укрылся, что ребеночек несмышленый, не хочет.

Наталья Глебовна качала головой, слушая ее пропитанную горечью речь.

— Злобы‑то в тебе, злобы сколько! — грустно проговорила она. — А Бог‑то? Где у тебя Бог? Бог указал жить людям в мире и согласии, любить друг друга и прощать врагам. Враг ты мне была, лютый враг, Маша, а вот я давно простила тебе и полюбила даже тебя.

Слова эти только больше озлобили Марью Даниловну.

— Да что вы ко мне оба пристали, право! — резко сказала она. — Простили да простили! Да в чем я перед вами виновна? Не просилась я к вам, сами силком взяли, а теперь прощаете. В чем? Ты думаешь, очень он мне нужен, твой нудный Никита Тихоныч? Да сгинь он совсем да и ты вместе с ним!

— Будет тебе, Марья! Что сделано — того не вернешь! Терпеть надо.

— И терпи, кто хочет, а я терпеть не желаю. Ну, будет тут зря калякать. Говори, зачем сюда явилась?

— Ужинать тебя звать. Собрано уж на стол.

— Спасибо, не пойду я.

— Отчего?

— Не пойду, да и только. Что пристала в самом деле? Не хочу, да и все тут.

— Нехорошо спать‑то ложиться, не поужинав. Отощаешь, а тебе надобно беречь себя.

— Была печаль! Для чего это надобно мне беречь себя?

— А для ребеночка.

Марья Даниловна сердито отвернулась.

— Не ходи ты сюда по вечерам, — не обратив внимания на ее гневное движение, продолжала Наталья Глебовна, — здесь место недоброе, нечистое. А тебя точно приворотом сюда тянет.

— Чем же место недоброе? — вдруг заинтересовавшись этими словами, спросила Марья Даниловна.

— Недоброе место. Сказывают, что живет здесь, в самом глубоком омуте озера, водяной, и правит он там душами утопленников.

— Утопленников? — с любопытством проговорила Марья Даниловна.

— Да, сказывают, здесь в оные времена, далеко ли от нас — не знаю, не ведаю, — впадая в сказочный тон, продолжала Стрешнева, — будто утопился некий князь, владелец поместья, а за ним и княгиня его с отчаянья кинулась в воду. С тех самых пор, чтобы не вышли они из плена своего, водяной и затянул озеро зеленым пологом. И еще сказывают, перед тем, как случиться в доме несчастью, квакушки замолкают, а полог зеленый разверзается над самым, значит, над омутом.

Как раз в это самое время замолкли лягушки, и тонкий серп луны, вставши между ветвями над озером, осветил своими лучами его поверхность.

Неподалеку от берега зеленая поросль разошлась на воде и образовала темное огромное пятно, в котором отразился месяц.

Наталья Глебовна вздрогнула и сразу замолкла. Мрачно сдвинув брови, испуганными глазами глядела на нее и Марья Даниловна.

— Пойдем, пойдем отсюда, — зашептала Наталья Глебовна, — наше место свято! Нечисто здесь, Марья, ох, нечисто!

Но Марья Даниловна не двигалась с места.

— Оставь меня. Ежели здесь такое место, что можно погибнуть, так мне лучшего и не надо. Уходи сама отсюда до греха.

— Бога ты не боишься, Марья… Разве можешь ты думать о гибели?.. Прошу тебя, послушайся, уйдем скорее отсюда. Никита Тихоныч гневаться будет.

— И пусть на тебя гневается, а я не жена ему.

Она вдруг пристально посмотрела на Стрешневу. Вся ее злоба, вся жажда мести, накопившаяся в ее душе за долгие годы и тщательно до сих пор скрывавшаяся ею от людей, поднялась в ней теперь и властно рвалась наружу. С каким бы наслаждением она задушила сейчас эту ненавистную ей женщину, которая, однако, никогда не сделала ей ни малейшего зла!

Она не сводила глаз своих и с этого таинственного зеленого озера, которое точно манило к себе ее беспокойную душу.

И вдруг странная мысль мелькнула в ее голове, сначала испугавшая ее, потом страстно обрадовавшая ее. Вот единственный случай прийти к заветной цели, так давно втайне лелеянной ею. Теперь или никогда! Теперь у нее хватит смелости выполнить этот план, внезапно выросший перед нею в эту минуту. Потом будет поздно! Гнев, весь вечер душивший ее, может пройти и слабость завладеет ею.