Валериан Светлов - Рабыня порока

— Как? — спросила она.

— Ныне ввечеру указал я быть у Зотова конклаву. Ведомо тебе, полагаю, что сия за штука. Там бывает весело. Люди веселые, и разговоры вольные, и вино доброе. Ныне указал я быть и дамам — веселее будет всем нам. И новые лица будут: только что прибывший из своих дальних вотчин Телепнев с женой, вдовой Стрешнева покойного.

Рука Марьи Даниловны дрогнула и чуть не выронила чашку, которую она держала в ней.

— Что с тобой, моя милая? — спросил ее Петр, взглянув ей прямо в глаза.

— Ничего! — резко ответила она.

Царь засмеялся.

— Ага! Уж не знаешь ли ты Телепнева? — проговорил он.

— Не знаю… то есть… встречалась когда‑то.

— Чего доброго, может, он когда и любил тебя, а женился на другой? Того ради и в гнев великий пришла, имя его услыхав.

— Никогда того не бывало! — твердо ответила Марья Даниловна.

— А ты не сердись! Ведь это шутки для ради сказал я.

— Я не люблю, когда со мной такие шутки шутят, государь.

— Ну, полно, Даниловна. Не всяко лыко в строку. Ну, так вот взял я себе в приятную уверенность, что и ты будешь на конклаве там.

Она решительно покачала головой.

— Спасибо, что меня в мыслях держал, государь, и прошу — извини меня. Я не могу быть. Я уже сказывала тебе, что мне недужится.

— До вечера еще далече и, глядишь, все болести твои пройдут.

— Нет, государь. Я редко болею, но когда болею — это на несколько дней.

— Я пришлю тебе своего медикуса.

— Он не поможет.

— Ну, кто знает!.. Не унывай. До свиданья! Смотри же, вечером жду беспременно. Без тебя мне и праздник не в праздник. Однако заболтался я с тобой. Будь же здорова.

— Прощай, государь, но не жди меня.

Петр круто повернулся к ней и, совершенно изменив свой добродушный тон, сказал ей резким, сухим и властным голосом, тем голосом, которым он всегда говорил с неугодными или прогневавшими его подчиненными:

— Ежели я зову, то, стало, хочу, чтобы была. А чего я хочу, то должно быть.

Она испугалась этой перемены тона и удивилась.

Она так растерялась, что низко склонила голову и покорно ответила:

— Коли ты так хочешь, государь, — буду.

— И отлично! До вечера, Даниловна.

Он вышел, ни разу не обернувшись, как имел до сего обыкновение.

В большом зале зотовского дома на Неве собирались к указанному часу гости.

Нововведение, заключавшееся в присутствии на конклаве женщин, заинтересовало всех. Никто на этот раз не отозвался нездоровьем, и вскоре зал наполнился приглашенными.

Зотов, ввиду предстоящей помолвки и разрешения царя вступить ему в брак, разгуливал по залам очень довольный и, щуря свои подслеповатые глаза, то и дело на кого‑нибудь натыкался и неизменно ворчал при этом на того, кого сшибал с ног:

— Что это, право, точно тебе мало места? Кажись, ты не в лагерном шатре, а в моих залах… Но от этих столкновений расположение духа его не менялось.

Единственно, чем он был очень недоволен в этот вечер, так это тем, что царь пригласил женщин и мало знакомых людей, вроде Телепнева. Но он ничего не мог поделать против этого, потому что о приезде Телепнева сам доложил два дня тому назад царю и нашел уже его имя в списке, поданном ему Петром нынче утром.

— В великий упадок установление конклавов приходит, коли их превращают в ординарную ассамблею с женщинами, — говорил он Меншикову, который тоже явился сюда.

Но Меншиков был иного мнения и не согласился с ним.

Ждали государя, который долго не ехал.

Гости, гурьбой ходя по комнатам, осматривали новое помещение Зотова, недавно лишь отстроенный и отделанный дом, подаренный ему Петром.

В то время город отстраивался с изумительной быстротой, и иностранцы, пребывавшие в Петербург, уже изумлялись общему его красивому виду. Так, например, поражал своей длиной и шириной Невский проспект — длинная аллея, обсаженная деревьями, вымощенная камнями, с рощицами и полянками по бокам. Проложили ту улицу пленные шведы и каждую субботу тщательно чистили ее. Но капитальных, основательных построек в городе было мало: адмиралтейство, летний дворец у Летнего сада, почтовый двор, биржа, дом Меншикова на Васильевском острове; все же остальные частные дома строились на живую руку, кое‑как, и уж совершенно не по климату: потолки протекали даже в домах знатных людей, и часто за обедом с потолка начинался обильный дождь, охлаждавший разгоряченных возлияниями гостей.

Таков был и новый дом Зотова. Но хозяин очень любил его и гордился им, как царским «преславным» подарком.

В течение дня, предшествовавшего помолвке «всешутейшего», царь отдал несколько новых распоряжений относительно назначенного вечером конклава. Он распорядился, чтобы все приглашенные явились кто в польском, кто в испанском, кто в старонемецком, кто в турецком платьях; для этого он приказал через курьеров оповестить всех званых особыми повестками: «Позвать вежливо, особливым штилем, не торопясь, того, кто фамилией своей гораздо старее черта». Другому кому он прислал иную повестку: «Того бы не забыть, кто пятнадцать дней чижика приискивал, да не сыскал; не знаю и того, может ли он и то сыскать, куда он устремляется и куда гости призываются и торжество приготовляется»…

Меншиков явился еще раз к царю после своего доноса, но не был принят.

Царь спешно составлял пригласительные повестки, и князь понял, что Петр этой невинной забавой хочет затушить свое душевное волнение, свою сердечную печаль.

В несколько тревожном настроении духа бродил Меншиков по залам зотовского дома и рассеянно отвечал на обращаемые к нему вопросы.

Среди присутствующих был и вновь прибывший в столицу Телепнев с Натальей Глебовной, давно уже вышедшей за него замуж. Телепнев приехал хлопотать о своих делах по вотчине и получил утром еще — очевидно, тотчас после разговора царя с Меншиковым — приглашение на вечер: царь узнал накануне от Зотова, что Телепнев жил одно время в усадьбе у Стрешнева.

Наталья Глебовна очень изменилась с тех пор: она пополнела, приобрела хороший свежий румянец, и глаза ее уже не выражали какой‑то забитости, испуганности и робкой покорности судьбе, а светились довольным, радостным чувством любви к тому, кого она с детства любила и с кем разлучила ее в молодости злая судьба.

Наконец явился царь.

Он был одет в своем излюбленном батальном наряде: в зеленом кафтане с небольшими красными отворотами; на ногах зеленые чулки и старые изношенные башмаки; в правой руке палка, под мышкой старая шляпа.

Он был весел, но лицо его судорожно подергивалось, и он искал кого‑то глазами.

Подозвав к себе Зотова, император тихо спросил его:

— А Гамонтовой нету?

— Она в другой комнате. Жалуется на недужество.

— Скоро мы ее вылечим, — загадочно сказал царь. — Позови‑ка мне Телепнева.