Александр Дюма - Блэк. Эрминия. Корсиканские братья

Естественно, первый визит мы нанесли секунданту, который жил неподалеку от нас.

Мы отправились к господину Рене де Шатогранду, жившему, как уже говорилось, на улице Мира, дом 12.

Он не принимал никого, кроме тех, кто придет от Луи де Франчи.

Мы объявили о цели нашего визита, вручили наши визитные карточки, и нас тотчас впустили.

Господина де Шатогранда мы нашли по-настоящему утонченным и светским. Он не захотел нас задерживать и затруднять еще одним визитом к господину де Буасси и сообщил нам, что они условились о следующем: тот, к кому первому мы придем, пошлет за другим.

Он послал своего лакея предупредить господина де Буасси, что мы ждем его здесь.

Пока мы ожидали, он не задал ни одного вопроса о деле, которое нас сюда привело. Мы говорили о бегах, охоте и Опере.

Через десять минут прибыл господин де Буасси.

Эти господа тоже не стали настаивать на выборе оружия. Шпага или пистолет — это было совершенно безразлично для де Шато-Рено, он предоставил выбор господину де Франчи или жребию. Мы подбросили в воздух луидор: орел — шпага, решка — пистолет. Луидор упал решкой.

Потом мы договорились, что поединок состоится завтра, в девять часов утра в Винсентском лесу, расстояние между противниками будет в двадцать шагов. Один из нас три раза хлопнет в ладоши, и после третьего хлопка они стреляют.

Мы поспешили сообщить обо всем де Франчи.

Этим же вечером я обнаружил у себя визитные карточки господ де Шатогранда и де Буасси.

В восемь часов вечера я был у де Франчи, чтобы узнать, нет ли для меня каких-нибудь поручений, но он попросил меня подождать до завтра, проговорив загадочно: «Ночь подскажет».

Однако на следующий день вместо того, чтобы прийти к нему к восьми часам, а этого было бы вполне достаточно, чтобы успеть на место к девяти, я был у Луи де Франчи в половине восьмого.

Он был в своем кабинете и писал.

На звук открываемой мною двери он обернулся.

Я заметил, что он очень бледен.

— Извините, — сказал он мне, — я заканчиваю письмо для матери. Садитесь, возьмите газету, если газеты уже пришли. Возьмите хотя бы «Прессу», там есть довольно забавный фельетон господина Мери.

Я взял упомянутую газету и сел, с удивлением отмечая разительный контраст между почти мертвенной бледностью и его спокойным, значительным и тихим голосом.

Я попытался читать, но глаза пробегали по строчкам, я не понимал их смысла.

Прошло пять минут.

— Я закончил, — сказал он.

Он позвонил и вызвал слугу:

— Жозеф, меня ни для кого нет дома, даже для Жиордано. Проведите его в гостиную. Я хочу, чтобы никто, кто бы то ни был, не помешал мне побыть десять минут наедине с этим господином.

Слуга закрыл дверь.

— Послушайте, — сказал он, — мой дорогой Александр. Жиордано — корсиканец, и он мыслит по-корсикански, я не могу ему доверить то, что хочу. Я буду просить его сохранить тайну, и это все. Вас же я хочу попросить пообещать мне точно исполнить мои инструкции.

— Конечно! Это задание для секунданта?

— Задание гораздо более важное, потому что вы, может быть, сможете уберечь нашу семью от второго несчастья.

— Второго несчастья? — спросил я удивленно.

— Возьмите, — он протянул мне письмо, — это то, что я написал матери, прочтите его.

Я взял письмо из рук де Франчи и стал читать его с возрастающим удивлением.

«Моя добрая мама,

Если бы я не знал, что вы сильны, как спартанка, и покорны, как христианка, я бы постарался изо всех сил, чтобы приготовить вас к ужасному событию, которое вас потрясет. Когда вы получите это письмо, у вас останется всего лишь один сын.

Люсьен, мой чудный брат, люби мать за нас двоих!

Позавчера у меня был приступ воспаления мозга. Я не обращал внимания на начальные симптомы, и врач приехал слишком поздно!

Милая мама, мне не на что больше надеяться, если только на чудо, но какое у меня право на то, чтобы надеяться, что Бог сотворит для меня это чудо?

Я пишу вам в момент просветления. Если я умру, то это письмо отнесут на почту через четверть часа после моей смерти, так как моя любовь к вам эгоистична и я хочу, чтобы вы знали, что я умер, не сожалея так ни о чем на свете, как о вашей нежности и о любви моего брата.

Прощайте, матушка.

Не плачьте. Вас любила душа, а не тело, и, где бы она не была, она будет вас любить вечно.

Прощай, Люсьен.

Никогда не покидай нашу мать и помни, что, кроме тебя, у нее никого нет.

Прочитав последние слова, я повернулся к тому, кто их написал.

— Итак, — сказал я, — что это значит?

— Вы не понимаете? — спросил он.

— Нет.

— Я буду убит в девять часов десять минут.

— Вы будете убиты?

— Да.

— Да вы с ума сошли! Откуда у вас подобные сумасбродные мысли.

— Я не сумасшедший и не сумасброд, мой друг… Меня предупредили, вот и все.

— Предупредили? Кто?

— Разве мой брат не рассказывал вам, — спросил Луи, улыбаясь, — что мужчины в нашей семье пользуются своеобразной привилегией?

— Действительно, — проговорил я, чувствуя, что меня помимо моей воли начинает знобить. — Он говорил мне об этом.

— Так вот, сегодня ночью мне являлся мой отец, и именно поэтому вы нашли меня таким бледным. Вид мертвецов делает бледными живых.

Я смотрел на него с удивлением, граничащим с ужасом.

— Вы сказали, что видели вашего отца сегодня ночью?

— Да.

— И он говорил с вами?

— Он объявил мне о моей смерти.

— Это был, наверное, просто страшный сон, — сказал я.

— Нет, это была страшная реальность.

— Вы спали?

— Я бодрствовал… Вы не верите в то, что отец может посетить своего сына?

Я опустил голову, ведь в глубине души я и сам верил в эту возможность.

— Как это произошло? — спросил я.

— Боже мой, очень просто и естественно, я читал, ожидая отца, ибо знал, что, если мне грозит какая-нибудь опасность, мой отец появится. В полночь моя лампа сама собой погасла, дверь медленно открылась и появился отец.

— Но как? — воскликнул я.

— Да как живой: одет в свою обычную одежду, но только очень бледный и с невидящими глазами.

— О, Боже…

— Он медленно приблизился ко мне. Я, лежа на кровати, приподнялся на локте.

— «Добро пожаловать, отец», — сказал я ему.

Он приблизился ко мне, пристально на меня посмотрел, и мне показалось, что сила отцовской любви оживила этот мертвенный взгляд.

— Продолжайте… это ужасно!..

— Его губы шевелились, но странно: хотя его слова были беззвучны, я отчетливо слышал, как они звучали внутри меня, отчетливо и звонко, как эхо.

— И что он вам сказал?

— Он сказал мне: «Думай о Боге, сын мой!»

«Я буду убит на этой дуэли?» — спросил я. И увидел, как две слезы скатились из глаз призрака.