Гарри Тертлдав - Череп грифона

Но генерал спросил по-прежнему мягким тоном:

— Ты мне не доверяешь, вот как?

— Я этого не говорил, повелитель, — ответил Соклей. — Кто угодно может ошибиться или иметь слуг, совершающих ошибки, а я во всем люблю точность.

— Да, я уже заметил, — сказал Птолемей. — Посмотрим, что тут можно сделать.

Его люди отыскали на кухне весы, но гири оказались нестандартными.

— Пересчитай драхмы в одном мешке, — предложил Птолемей. — А потом используй его как гирю для взвешивания остальных.

— Как скажете, господин, — согласился Соклей.

В мешке оказалась сотня драхм.

Судя по показаниям весов, в остальных было столько же — кроме одного, показавшегося Соклею странным; содержимое этого мешка он тоже пересчитал.

— Благодарю за терпение, господин. Все в порядке.

— Рад, что ты все одобрил, — сухо проговорил Птолемей. Но потом добавил: — Если бы мои люди так же ревностно относились к своим обязанностям, как ты к своим…

«У меня в услужении не так уж много людей, — подумал Соклей. — Мне приходится надеяться лишь на себя самого. Кто же еще это сделает, если не я?»

Но он ничего не сказал, даже такому добродушному правителю, каким оказался Птолемей.

Когда братья возвращались на «Афродиту», Менедем заметил:

— Я чуть не ударил тебя, когда ты решил пересчитать деньги.

— Мне и вправду нравится во всем точность, и теперь я знаю, что все и в самом деле в порядке, — ответил Соклей. — О чем говорил Птолемей, пока я ходил за шкурой?

— Так… О том о сем, — ответил Менедем, и теперь уже Соклею захотелось его стукнуть.

Менедем почувствовал это и очень постарался выразиться точнее:

— Немного рассказывал об охоте в Индии, а еще о том, как забавно там пахнет воздух.

— А. Это любопытно, но не слишком интересно с исторической точки зрения.

— А почему это должно быть интересно с исторической точки зрения? — спросил Менедем.

Вообще-то в этом был резон. Птолемей мог говорить обо всем, что ему в голову взбредет, в том числе и о тиграх и далекой Индии. Но…

— Да потому, что люди, наверное, будут помнить Птолемея даже через сто лет, как мы сейчас помним спартанца Лисандра.

— А кто это? — поинтересовался Менедем.

Сперва Соклей подумал, что его двоюродный брат шутит, и засмеялся. Потом понял, что вопрос был задан всерьез, и всю дорогу до торговой галеры помалкивал.

Утром Менедем вовсю расточал улыбки Клейтелию.

— Нет-нет, мой дорогой, — говорил он родосскому проксену за ужином (ячменный хлеб, сыр и мелкая жареная рыбешка — довольно хороший ситос, но не слишком роскошный опсон). — Просто Птолемей узнал, что у нас есть тигровая шкура, и захотел ее приобрести. Он и вправду купил ее по хорошей цене.

— Рад слышать, — ответил Клейтелий. — Считай, вам обоим повезло. У нас ведь тут бывали случаи, что люди исчезали. Когда вас потребовали привести к Птолемею, я, честно говоря, боялся худшего. Подумал, вдруг он застукал одного из вас в постели со своей женой… Эй, что с тобой, почтеннейший?

— Просто попало не в то горло, — ответил Соклей, который и впрямь подавился рыбой.

Менедем бросил на брата злобный взгляд. Соклей ответил невинной улыбкой — слишком невинной, чтобы Менедем почувствовал себя спокойно.

— Ваша сделка с Пиксодаром прошла удачно? — спросил Клейтелий.

— О да, — кивнул Менедем. — Жаль старого Ксенофана, наконец переправившегося через Стикс, но его дело, кажется, в надежных руках.

— Пиксодар — умный парень, — согласился Соклей.

— Без сомнения, но он чужеземец, — сказал Клейтелий. — Слишком много вольноотпущенников получают дела, которые раньше принадлежали гражданам полиса. Я рад, что у меня двое сыновей, и каждый день воскуряю фимиам, чтобы боги их хранили. — Он вздохнул. — С детьми может столько всего случиться, пока они растут, даже в мирное время. А уж когда разгорается война… — Клейтелий поморщился и снова вздохнул.

— Воскурение не повредит, — серьезно проговорил Соклей.

Менедем знал, что его двоюродный брат имеет в виду — оно, скорее всего, и не поможет, — но проксен этого не понял.

— Мы недавно выторговали в Книде бальзам у двух финикийцев, — продолжал Соклей. — Я был бы рад дать тебе завтра на драхму этого бальзама, чтобы отплатить за доброту.

— Спасибо большое, — ответил Клейтелий с широкой улыбкой. — Я жег мирру, но уверен, что богам полюбится новый запах, когда он коснется их ноздрей.

— Напомни мне завтра, почтеннейший, прежде чем мы вернемся на «Афродиту», и я позабочусь об этом, — сказал Соклей. — Боюсь, я слегка рассеян.

Так оно и было на самом деле, но лишь в вопросах, имевших отношение к истории, философии или там зоологии, но никогда это не касалось торговли.

Менедем кивнул с откровенным одобрением: с бальзамом хорошо придумано.

«И почему мне самому это не пришло в голову?»

Раб родосского проксена принес вино: сегодня Клейтелий заказал более крепкую смесь, чем прошлым вечером. Осушив пару чаш, он сильным, уверенным баритоном завел непристойную песню. То не был симпосий в точном смысле этого слова, но нечто вроде.

Клейтелий выжидательно взглянул на Менедема.

Мысль о Ксенофане, переправившемся через Стикс, дала толчок вдохновению Менедема, и он процитировал слова Харона, перевозчика душ умерших, из «Лягушек» Аристофана:

— Кому в места блаженного успокоения?

Менедем и сам был на мысе Тенар в прошлом году. В нынешние времена из ничтожного места, о котором не стоило и говорить, мыс этот превратился в центр поселения наемников.

Менедем продолжал цитировать «Лягушек», нелепый спор Диониса с хором квакающих созданий.

Клейтелий от души рассмеялся.

— Это хорошая вещь, — сказал он, салютуя своей чашей Менедему, а может, и Дионису. — Ква-ква.

Проксен снова засмеялся, потом взглянул на Соклея.

— А ты что приготовил для нас, почтеннейший?

Менедем гадал, уж не прочтет ли его двоюродный брат лекцию, как частенько делал, — например, о некоем Лисандре из Спарты, который, очевидно, был важной персоной сто лет тому назад. Но у Соклея на уме было другое.

— Я? — переспросил он. — Я собираюсь рассказать о грифонах.

И он довольно подробно изложил все, что знал: о сторожащих золото грифонах севера и одноглазых аримаспах, которые, как считалось, расхищали их запасы; о том, как художники-эллины по заказу скифов изображали грифонов («Он чаще прислушивался к россказням Телефа, чем я думал», — промелькнуло в голове Менедема), и о том, как же эти самые грифоны выглядели, если и впрямь были такими тварями ужасными, какими их описывают. Однако при всем том Соклей и словом не обмолвился, что на «Афродите» среди прочего имеется череп грифона.