Дороти Даннет - Путь Никколо

Гости, которым уже доводилось встречаться с супругой Флоренса ван Борселена, осторожно заулыбались, храня опасливое молчание. Как всегда. Кателина и ее отец также молча выжидали. Под конец Флоренс ван Борселен сказал лишь:

— Советую тебе последить за своими словами, моя дорогая, а не то Кателина решит выйти замуж за бедняка, чтобы его наследники не вздумали в один прекрасный день обернуться против нее.

Он не упомянул Саймона Килмиррена, чьи отношения с собственным отцом однажды назвал противоестественными. И за которого Кателина некогда подумывала выйти замуж.

Феликс заерзал. Клаас покосился на него, но, поколебавшись, предпочел сохранить молчание.

— Я не говорю, что дофин прав, — заявил Феликс. — Или граф Шароле. Но люди не всегда повинуются приказам И это не всегда имеет отношение к деньгам и власти.

— Ты совершенно прав, — подтвердил отец Кателины. — И правду сказать, даже женщины порой противятся нам. Но в некоторых семьях внутренние распри отзываются слишком широко. Ссора между князьями может разорить страну. Ссора между отцом и сыном разрушает их общее дело. Если повздорят рыбак и его отпрыск, то лодка не выйдет в море, и им будет нечего есть. Вот почему королю надлежит иметь множество бастардов: на тот случай, если сыновья изменят ему, то у него останутся отпрыски, кому он сможет доверять. И вот почему человек должен держаться за своих дальних родичей, дядьев и двоюродных братьев, ибо они могут понадобиться ему. Я знавал таких, для кого племянник стал куда лучшим наследником, чем собственный сын.

Ничего подобного она не слышала от отца прежде. Кателина догадалась, что он позабыл о присутствии здесь бастарда Клааса, и теперь, покосившись на него, поймала на себе взгляд этого самого бастарда, веселый и успокаивающий. Затем ей вновь пришлось отвлечься, потому что матушка взорвалась.

Матушка взрывалась часто, и тогда они просто ждали, притихнув, пока минует гроза. Сейчас же оказалось, что ее глубоко оскорбила мысль, будто супруг способен поставить ребенка какой-то другой женщины вперед ее собственных дражайших дочурок, и несомненно, все прочие дамы за этим столом должны разделять ее чувства. Она считала, что многочисленные незаконные отпрыски герцога — это просто позор. Уж не пытается ли муж сказать, что две незаконнорожденные дочери дофина также должны играть роль в державной политике? А как насчет…

Основной гость этого вечера, имевший определенный опыт общения с семейством ван Борселен, внезапно обнаружил, что час, к сожалению, весьма поздний, и он заслуживает порицания за то, что так долго отвлекает внимание мейстера.

Флоренса и его супруги. Так велико их гостеприимство, так очаровательно их общество, что они могут винить в этом лишь самих себя.

Остальные также начали подниматься, и Клаас. — одним из первых, а Феликс — лишь с неохотой. Незнакомой девице понадобилась помощь — Клааса, разумеется, — чтобы выбраться из-за стола. У него глаза были круглые, как у какой-то глупой обезьяны, чистая правда. А эти мышцы на руках — оттого, что он выжимал ткань из красильных чанов. Появились ямочки на щеках. Девица обратилась к нему. Глазки ее засверкали. Он отозвался. Девица улыбалась.

— Кателина! — окликнул ее отец. — Ты что-то замечталась. Проводи, пожалуйста, дам.

Она проследила за их уходом со всем тщанием и несомненным удовольствием. Посмотрела им вслед, пока они не вышли за ворота, а затем повернулась, чтобы пройти в дом вместе с отцом и его секретарем, и вдруг наткнулась на кого-то. Клаас, почти невидимый в темноте, придержал ее за локоть.

— Она владеет тремя пекарнями в Алосте. Что вы на это скажете?

Словно он разгладил ее раскаленным утюгом, боль тут же исчезла. Кателина подняла руку, и когда он убрал свою, перехватила его ладонь и, невзирая ни на что, удержала. Огни, освещавшие двор, бросали отблески на них обоих, и она заметила, как взгляд его метнулся к отцу Кателины, ожидавшему на ступенях, а затем вновь к ней. Его руку она держала в тени. Он улыбнулся.

— О, мадонна, вам пора идти. — И в душе ее начала зарождаться новая боль.

Ее отец уже направился вниз по ступеням, выражая нетерпение.

Кателина произнесла вслух:

— Значит, завтра утром. Моя горничная отдаст тебе пакет. Отец, ты не возражаешь? Клаас был столь любезен, что согласился передать мое письмо.

Ее отец также улыбнулся.

— Ты славный паренек. Молодой Феликс не мог бы попасть в лучшие руки. Жаль только, что ты не можешь все время оставаться в Брюгге. Но юность зовет, да? И честолюбие. Ты преуспеешь в жизни, я в этом уверен.

А затем Феликс, которого Природа, скорее нежели юность, призвала с неподходящей внезапностью, объявился в дверях со словами благодарности, затем откланялся, и на выходе со двора принялся честить Клааса за то, что тот не сообразил заказать для них комнаты здесь же. Клаас, который на подобные упреки обычно просто отшучивался, вновь приводя Феликса в доброе расположение духа, на сей раз был куда менее общителен, чем прежде.

Это все виноваты ван Борселены. Никогда не следует приглашать слуг с собой за стол. Иначе они решат, будто им все дозволено.

Кателина удалилась к себе в спальню. Такова привилегия дамы: испытывать воздыхателей и поддразнивать их. Если Клаас не придет, то вопрос закрыт. Он слуга и трус.

Если он явится завтра в общую гостиную, дабы получить от нее обещанное письмо, это также о многом скажет ей. Он ханжа.

Если он придет сюда, доверившись горничной, доверившись ее способности подкупить всех, кого необходимо, доверившись ее скрытности… Стало быть, он слишком в ней уверен, слишком уверен в себе. И не естественен. И лжив, вдобавок ко всему, что было сказано.

Он явился перед рассветом. Она спала. Горничная разбудила ее. К тому моменту, как он открыл дверь, а затем совершенно бесшумно закрыл ее за собой, она проснулась и села на постели, прижимая к груди простыню. Свеча горела в укромном уголке, чтобы не бросать отблесков под дверь. Также она распустила заплетенную на ночь косу. Сейчас Кателина видела отражение в его глазах, словно позвала его сюда лишь как собственное зеркало. Ее волосы, и простыня, и обнаженные плечи.

Стоя в дверях, он негромко спросил:

— Возникли трудности? — Голос звучал успокаивающе, но на лице отражалась забота вполне определенного свойства.

Ну, разумеется. Именно поэтому он и пришел.

Гордость требовала, чтобы она немедленно сказала ему правду и отослала прочь. Но умоляющая плоть пересилила голос разума. Во рту у нее пересохло.

— Да есть трудности.

Он тут же отошел от двери и приблизился к постели, опустился на колени, так, что их глаза оказались на одном уровне. Она видела тень щетины у него над верхней губой и на подбородке. В глазах его, даже когда он не улыбался, глубоко внутри таились искорки смеха, готовые явиться наружу в любой миг, когда он вновь почувствует себя счастливым.