Дороти Даннет - Путь Никколо

Внизу, прямо под кольцами, на полу появилась кровь.

Марианна де Шаретти, мгновенно вскочив на ноги, схватила колокольчик, чтобы позвонить.

Клаас положил руку ей на плечо.

Толстяк, по-прежнему улыбаясь, проговорил, точно ничего не произошло:

— Если уж мы взялись обмениваться оскорблениями, то вот мой ответ. Я сделал тебе предложение. Указать мне так грубо было ошибкой. В ближайшие недели ты, несомненно, заметишь и другие проявления моего интереса к твоим делам и делам твоей хозяйки. Также ты, несомненно, заметишь, когда я наконец завершу воспитание сына по своему вкусу.

— Если он это переживет, — отозвался Клаас.

Он отпустил руку демуазель. Кровь, стекая со скулы, запачкала рубаху, и он рассеянным жестом тронул пятно пальцами, словно пытаясь стереть его.

Толстяк посмотрел на него, затем перевел взгляд на вдову и вздохнул:

— Кто знает, что уготовила ему судьба… Или тебе самому. Ты запомнишь сегодняшний день. Особенно, разумеется, когда будешь смотреть в зеркало. Согласись, деревенский чурбан, это — не лицо Николаса.

Марианна де Шаретти стояла, по-прежнему держа колокольчик в руке.

Джордан де Рибейрак улыбнулся и мягко промолвил:

— Демуазель, вы вели себя разумно. Да благословит Господь ваш день.

Дверь за ним закрылась. Послышались гулкие удаляющиеся шаги. Не спрашивая позволения, Клаас внезапно опустился на стул и склонил голову. На руки его, сцепленные между коленей, капала кровь.

Он почти никогда не утрачивал над собой контроль, и его тело и мозг работали сообща, и все трудные мгновения, если таковые случались, он переживал в одиночестве. Но только не сейчас Кожа ныла и зудела, а в голове словно завелось растревоженное осиное гнездо. Внезапно он осознал, что Марианна де Шаретти стоит рядом, резким голосом повторяя:

— Это было нападение. Зачем ты не остановил? Я позову магистратов.

Заметив, что он не обращает внимания, она наконец замолчала, но так никуда и не ушла. Что-то коснулось его порванной щеки. Предупреждающим жестом он вскинул руку и обнаружил прижатую к лицу ткань. Когда он перехватил платок пальцами, она легонько взяла его за плечо, а другую руку положила на затылок, легонько поглаживая.

Ее ладонь была теплой и крепкой, и она держала его так, как раньше — своих детей. Стоило ему шевельнуться, и она убрала руки. На лице застыла испуганная улыбка.

— Дорогой мой, какое ужасное возвращение домой, — под высоким чепцом лоб ее наморщился, словно потревоженная водная гладь.

Мой дорогой. Он попытался подумать об этом, но не было сил. Платок весь промок, но он по-прежнему держал его у щеки. Другая рука мяла колено, не находя себе места. Наконец он вновь обрел дар речи.

— Но зачем он сделал это?

Перед ним стоял еще один стул. Демуазель Шаретти уселась, глядя на Клааса.

— Потому что он скверный человек, — сказала она. — Мы не могли тебя предупредить. Он угрожал, что иначе сделает с тобой что-то плохое. — Она немного помолчала. — Если бы мы могли известить тебя…

— Думаю, я догадался. Он хотел подождать в засаде. Надеялся что-то узнать. — Мозг его, сперва ленивый и неповоротливый, вновь начал работать. — Угрозы — это ничто. Мне только жаль, что вам пришлось выслушивать их, и оскорбления. Мне очень жаль. И вы защищали меня.

Еще прежде, чем он договорил, она сообразила, что ответила не на тот вопрос.

— Это было испытание. Он ждал, что ты откажешься. Клаас, — она вновь поднялась с кресла, но, прежде чем покинуть комнату, отыскала и поднесла ему чистую салфетку. — Сейчас я принесу тебе воды.

Кровь была повсюду на его одежде. Прижимая свежую тряпицу к лицу, старой он стал промокать пятна.

— Если это было испытание, то нет сомнения, какой вынесен приговор.

Даже легчайшее прикосновение к ране начинало саднить. К такому ощущению он не привык. Получить шрам на всю жизнь от перстня… Тем более, мужского. Никто в это не поверит. Юлиус уж точно, разве что только Тоби.

Наконец он почувствовал, что в состоянии справиться с происшедшим, и повернулся к демуазель.

— О, нет, никаких магистратов. Этим здесь не поможешь. Да и говорить, собственно, не о чем. Он вломился в дом, вы не смогли его остановить. Глупо было бы раздувать из-за этого шум. Я только сожалею, что вам пришлось все это вытерпеть.

— Но как же твое лицо? — возразила Марианна де Шаретти.

— Разве я могу что-то предпринять? А уж вам тем более не стоит вмешиваться. Я не позволю. Он не вернется. У него распря с собственным сыном, и он пытается втянуть в нее и нас. Но теперь наша позиция ему известна. — Он помолчал, попытался улыбнуться, но тут же осекся. — Забудьте об этом. Я так и сделаю. Он просто неприятный человек, у которого неприятный сын, и слишком много власти. Я знаю, из-за чего все пошло наперекосяк Должно быть, вы не предложили ему выпить.

Но она не хотела, чтобы ее торопили:

— А угрозы? Мне не показалось, что он бросал слова на ветер. Что ты сделал?

— Судите сами. Дайте мне только привести себя в порядок. Я вернусь и все вам расскажу.

— Все? — переспросила Марианна де Шаретти. Поднявшись, она подошла к посудному шкафу и вернулась, держа в руке небольшой кувшин. — Сперва выпей немного. Чем вас угощали у Феликса в таверне? Пивом?

— Заказал себе пива, — подтвердил он. — Вот только хозяйка вызвала меня к себе как раз в тот миг, когда я уже подносил кружку к губам.

Он хотел было сказать: «Ваш сын очень неудачно выбрал время», но затем передумал.

— Это самое крепкое вино, что у меня есть. Не говори Хеннинку, что я начала его пить. Это была тяжелая зима. — Она немного помолчала. — Для всех, наверное. А Феликс справляется очень неплохо.

Он одним глотком осушил полный до краев бокал и позволил ей налить еще вина. Бокал он забрал с собой в общую спальню, которая сейчас оказалась пуста, и там некоторое время молча стоял перед зеркалом, прежде чем отправился за водой. Демуазель предложила помочь, но он привык справляться с таким и сам… более или менее.

Он управился быстро. Промыл глубокую царапину, переодел рубаху, отчистил пятна крови с дублета и шоссов, прижимая свежие тряпки к лицу, по мере того как кровь прекращалась и начинала идти вновь. Затем он смазал рану и прижег квасцами. Совершенно разумные действия. Но также и небольшой личный вызов.

После чего он вернулся в кабинет демуазель и обнаружил на столе поднос с закусками и вино. На Марианне де Шаретти было длинное платье, закрывавшее ее от горла до пят, но уже другое, из более мягкой ткани. Она была довольно бледна, но очень деловита. Клаас не чувствовал голода, но с удовольствием выпил еще вина.

— Ты вполне заслужил посидеть молча, — заметила она наконец. — Но, возможно, помолчать нам стоит после твоего рассказа, а не до него. Или тебе больно говорить?