Филип Ванденберг - Наместница Ра

Жрецы и вельможи даже не заметили этого. Они неотрывно следили за грозной фигурой бога, которая теперь выплывала из густого белого облака как осиянное неземное видение. И вдруг божество пошевелилось, сначала едва заметно, а потом… все явственно увидели: Амон кивнул — значит, Сененмут говорил правду.

По колонному залу прокатился рокот, над которым вознесся зычный голос Хапусенеба:

— Да будет так, владыка Карнака!

Когда Сененмут очнулся, по его телу побежали мурашки. Огромные крокодилы с омерзительными острыми зубами все еще хватали его за ноги, и потребовалось немало времени, прежде чем он справился с жуткими видениями. Уже в следующее мгновение юноша осознал, что лежит на искусно убранном ложе, а голова его покоится на своего рода вилке, какие египтяне использовали вместо подушек.

— Где я? — спросил Сененмут, не зная, к кому обращается.

И вдруг над ним склонилось девичье лицо, и прекрасные, заплетенные в косички волосы пощекотали ему нос.

— Ты в малом дворце, а я Хатшепсут, Лучшая по благородству, любимая дочь фараона.

В первое мгновение Сененмуту пришла в голову мысль о фантастическом видении. Приподнявшись на локтях, юноша обвел взглядом напоенные светом покои, окна, прикрытые светло-зелеными занавесями; узнал над пилястрами у дверей двуликую богиню Мут, увидел в золотых клетках, расставленных здесь повсюду, множество птиц с ярким оперением и воскликнул, откинувшись на ложе:

— О Амон, Мут и Хонсу! Это Обитель вечного блаженства!

Хатшепсут рассмеялась:

— Спокойно, спокойно! Пока что нет. Оракул Амона изрек истину. Властитель Карнака подтвердил правдивость свидетельства. Стрела из твоего лука предназначалась дикому гусю, а не моей служанке и мне.

Вот, значит, как все было. Мало-помалу Сененмут начал приходить в себя. Странно, но он чувствовал себя заново рожденным после того, как уже приготовился к страшной смерти.

— Но почему я здесь, в твоем дворце? — робко осведомился он.

— Очень просто: я приказала Минхотепу, управителю царского дома, доставить тебя сюда, если властитель Карнака подтвердит твою невиновность.

С этими словами девушка хлопнула в ладоши — и полдюжины нагих рабынь, совсем девочек, с тщательно уложенными волосами и маленькими крепкими грудками, вступили в покои. Они принесли с собой блюда, чаши, ларцы, сосуды, каких крестьянский сын никогда не видел, и без всякого приказа, в полном молчании принялись обмывать, натирать, умащивать, причесывать Сененмута.

Юноша лежал, наблюдая за игрой и порханием маленьких ловких пальчиков. Он стеснялся даже поднять взгляд на принцессу, которая, находясь неподалеку, зорко следила за этой чувственной процедурой. Выученные купальщицы сноровисто мыли, терли, скребли, массировали и под конец, сняв с подопечного схенти, оставили его, гладкого и душистого, лежать обнаженным. Затем рабыни исчезли так же незаметно, как и появились.

Хатшепсут стояла рядом и улыбалась.

— Какой ты красивый и сильный…

Сененмут напряг все свои умственные способности, чтобы найтись с ответом.

— Почему ты это делаешь, принцесса? — наконец выдавил он.

— Ты мне нравишься.

— Но ведь я — сын крестьянина Рамоса, живущего милостью священного Нила, когда он заливает поля в Ахет, время Половодья.

— А я — дочь фараона Тутмоса, наследница крови солнца, — насмешливо подхватила Хатшепсут.

— Но это неправильно, когда Лучшая по благородству, Супруга бога, дарит свою благосклонность ничтожнейшему.

— Что правильно, а что нет, решаю я!

Сененмут умолк. Он не осмелился даже шелохнуться, когда Хатшепсут склонилась над ним и провела по всему телу изящными тонкими пальцами, но кровь в его жилах закипела. Возможно, именно из-за того, что она касалась его лишь кончиками пальцев, он так возбудился, что едва сдерживался, чтобы не наброситься на девушку и не стиснуть ее в своих объятиях.

Пусть крестьянскому сыну и исполнилось всего лишь шестнадцать лет, о плотской любви он уже имел понятие. В двенадцать его соблазнила Руя, жена начальника фараонова войска, пока ее супруг был в походе. Она взяла его обелиск в рот и вдохнула в вялый орган, которому Сененмут прежде едва уделял внимание, такую силу, что тот заставил трепетать сладострастную женщину. Власть, которую он, еще ребенок, с тех пор возымел над зрелой женщиной, в то же время сделала его пленником. Он снова и снова желал овладеть знатной фиванкой, супругой начальника царских войск, и по ночам прокрадывался в дом вояки. Сененмут даже пожертвовал голубя богу плодородия Мину, чтобы ее мужа опять отправили на войну, и его молитва была услышана. А покинутая Руя каждую ночь, когда ему удавалось сбежать из дому, обучала его искусству любви.

Хатшепсут была девушкой его возраста. В ней соединились очарование юности и жар взрослой женственности. Сененмут таял под ее нежными ласками. Его тело вздымалось и требовательно устремлялось ей навстречу. Хатшепсут поняла. Она послала его твердый обелиск глубоко в себя и почувствовала боль, повергшую ее в восторг и упоение.

Принцесса тоже не была девственницей. По древнему обычаю — так повелось от богов — невинности ее лишил отец Тутмос, и с той поры время от времени ей приходилось исполнять его волю — довольно сомнительное удовольствие! Удовлетворения она не испытывала и всякий раз спрашивала себя: ну почему так должно быть? Почему только мужчины могут предъявлять свои права?

И вот сейчас, раздвинув ноги, она сидела на крепко сложенном парне и, казалось, вела рукопашный бой с невидимым врагом. Прыгая на нем, как ястреб-перепелятник на своей курочке в прибрежных нильских зарослях, Хатшепсут полностью отдалась необузданному желанию. Ее вожделение прибывало, как полные воды, грозя разбушеваться не испытанной доселе страстью. Словно одержимая, принцесса впивалась ногтями в грудь Сененмута, лизала его шею, вонзала зубы в гортань подобно степному хорьку, который тащит змею, доставшуюся в добычу.

Крестьянский отпрыск давно забыл про свое необычное, нежданно-негаданное положение и все глубже и глубже входил в девушку. Большой храм Амона в Карнаке мог бы обрушиться — Сененмут не услышал бы грохота. Как извивалось ее тело! Как, подобно золотым рыбкам в священном озере, плескались ее груди! Каким водопадом ниспадали на него ее волосы! Исступленно, как жрицы в великий праздник Опет, плясала она на его чреслах, касаясь их дрожащими ягодицами, — и он позабыл обо всем на свете. Все его существо устремилось к одной-единственной цели: излиться в нее, мощно, как Нил в месяце Половодья паофи, который орошает томительно жаждущие его вод поля.

И когда девушка завизжала, как молодая кошка в охоте, и возликовала, подобно хору жриц, поющих гимн Мину, когда она страстно возопила: «О мой Сененмут! Мой прекрасный возлюбленный!» — гигантская волна подняла его на гребень, закружила, несметное число раз накрывая бурлящей пеной, и мягко вынесла на ласковый, залитый солнцем песчаный берег.