Владимир Пистоленко - Крылья беркута

— Гляди ты, пришлось ну прямо тютелька в тютельку! — восторгалась бабушка Анна. — А материя-то какая, чистая шерсть! Такую не больно-то и найдешь в лавках. Видать, больших денег стоит. Уж я так рада за тебя...

Вскоре Надю навестил Семен. Он не вошел в дом, а неожиданно появился перед ней, когда она вышла из калитки на улицу. Недолго они беседовали в тот раз, но Семен успел рассказать о том новом, что произошло в его жизни. Оказалось, что живет он уже не в Форштадте. Сразу же после пожара Стрюков купил у Маликовых двор, в придачу дал небольшой домишко в другом конце города, в рабочем пригороде, неподалеку от железнодорожных ремонтных мастерских. Так что если бы Надя вздумала повидать Маликовых, то, пожалуй, и не нашла бы их... Палочкой он начертил на земле путь, как идти к ним. Конечно, не ближний свет, ну, а все же мать просила, чтоб Надя с бабушкой навестили. Ясно, что у них изба теперь во много раз хуже прежней, ну, да ничего не поделаешь, хорошо, что обзавелись хотя такой. И еще рассказал Семен, что после пожара мать стала прихварывать и с лица совсем осунулась, узнать нельзя. То и дело плачет.

Семен уже собрался уходить, когда мимо прошел возвращавшийся домой Стрюков. Он сделал вид, будто не заметил их, но почти тут же появилась бабушка Анна, смущенно поздоровалась с парнем и, сославшись на какое-то дело, позвала Надю домой. Дома рассказала ей, как раскричался хозяин и велел, чтобы никаких свиданий с оборванцами возле его дома не было. Надобно сказать Семену, чтоб больше не приходил. Как ослушаться Ивана Никитича? Он не только родственник, но и хозяин.

Надя выбежала за ворота и все передала поджидавшему ее Семену.

Он нахмурил лоб, помолчал.

— Может, мне и в самом деле не приходить? А то взъестся на тебя... Загрызет!

Надя ответила, что она уже не маленькая и никто не может ей запретить с ним дружить.

Все ж у ворот они больше не встречались. Семен стал подкарауливать Надю по субботним дням, когда она возвращалась из гимназии. Они сворачивали в какой-нибудь глухой проулок и не спеша шагали там взад-вперед или же шли на излюбленное место за церковную ограду.

Церковный сторож, одноногий дед Трофим, не любил, когда в неположенное время сюда забиралась молодежь, и безжалостно выставлял за калитку. Семену и Наде он потакал, молчаливо разрешая им приходить, и здесь они просиживали иной раз до полуночи. К Наде дед Трофим относился особенно доброжелательно. Он хорошо знал ее отца, мать, бабушку Анну, считал их семью совестливой и честной. А вот Стрюкова дед недолюбливал, за глаза называл и живоглотом и кулаком-мошенником. Но это только за глаза. При встречах же с купцом всегда помалкивал, да оно и понятно: церковь построена на деньги Стрюкова, и здесь он был полновластным хозяином, — скажи Стрюков одно слово — и дед Трофим мог очутиться на улице, а старику, бобылю бездомному, да еще калеке, легко ли прожить? Перед Надей он не скрывал своего отношения к ее дяде, знал: не выдаст. Вообще при случае он любил поговорить с Надей, главным образом о прошлом, о том, как «воевал с япошкой на сопках Маньчжурских», где был тяжело ранен и лишился ноги. Но чаще рассказывал бывальщины из жизни форштадтских казаков. Частенько вспоминал, как ладно когда-то жили Корнеевы.

— Да, было...

Иван Никитич купил и у бабушки Анны дворовый участок. Заплатил не скупясь.

— За эти деньги, — говорил он, — вы в любое время отхватите себе усадьбу с пятистенным домом и разными постройками.

Но разве знала бабушка Анна, что вскоре деньги совсем падут в цене и на те бумажки, которые она получила от Стрюкова, можно будет купить лишь несколько стаканов каленых семечек?

Вначале, когда Корнеевы переехали к Стрюкову, жилось им сносно. Но с течением времени все изменилось. И Надя и бабушка Анна стали чувствовать себя в этом доме лишними. Стрюков начал покрикивать на них.

Надя училась хорошо, учителя хвалили ее, говорили, что она одна из лучших в классе. Но учиться ей становилось все труднее. Едва она успевала вернуться из гимназии, как тут же приходилось браться за работу по дому, и ей еле-еле удавалось хотя наспех приготовить уроки.

Жизнь в доме Стрюкова стала настолько неуютной и тяжелой, что Надя, не говоря о том бабушке, начала подозревать, что Иван Никитич умышленно прижимает их, думая таким путем избавиться от надоевших родственниц. А им некуда податься. Но зачем же Стрюкову понадобилось забирать их к себе? Непонятно.

Семен рассказал Наде, что Стрюков возводит на месте их сгоревших усадеб большие каменные постройки, что там у него разместятся лабазы и лавки.

До этого на Форштадте стояло всего лишь несколько мелких лавчонок, а теперь там растут магазины Стрюкова.

— Он хитрющий, этот Стрюков! — говорил Семен. — Сожрет всех тамошних лавочников с потрохами. На самом бойком месте строится — тут тебе и тракт проходит, и железная дорога почти рядом. А сам Форштадт? Тысячи людей живут! И обуть надо и одеть... Так что наш пожар — прямая выгода твоему дядюшке. А если крепче подумать, то другое в голову просится: купцу участок понадобился для застройки, так не с его ли легкой руки и пожар заполыхал?

Надя горячо возразила Семену: не может человек пойти на такую подлость. А пригляделась — поняла: от Стрюкова всего жди...

Своими думами Надя поделилась с бабушкой Анной, но та даже слушать не захотела — все еще считала, что Иван Никитич их благодетель... Благодетель!

Из-за него пришлось в минувшем году оставить гимназию. В Петроград отправил Иван Никитич, к Ирине. Время, мол, подоспело неспокойное, а она там одна... Надя просила не отрывать от ученья, а он настойчиво уговаривал, уверял, что от поездки Надя ничего не потеряет. Если она тревожится насчет ученья, то пускай знает: в Петрограде гимназии получше здешних. Была бы охота учиться. Так и выжил Надю. Пришлось ехать.

Ирина ее не ждала, встретила не особенно приветливо. Узнав, зачем Надя приехала, нахмурилась.

— Я к себе никого не звала, — решительно отрезала она. — Прислуга у меня есть, а приживалками буду обзаводиться только к старости.

Эти слова оскорбили Надю.

— Я не напрашивалась, твой отец заставил ехать.

— А ты, бедняжечка, обиделась, да? — насмешливо спросила Ирина. — Посылают в столицу, не горе ли?

— Могу сегодня уехать, — не задумываясь, ответила Надя.

— И придется. Но не сегодня. Я напишу отцу благодарственное письмо. Попрошу ответить телеграфом. Долго ждать не будешь. И поезжай. Вот так. Ну, а тем временем от нечего делать столицу посмотри — людей погляди, себя покажи.

Неожиданно все изменилось: прислугу Ирины отправили в тифозный барак, и вместо нее осталась Надя.

Когда в доме не было посторонних, Ирина держалась проще, иногда даже делилась своими секретами, пыталась одаривать Надю. Если же у Ирины были гости, — а ее часто навещали то знакомые офицеры, то подруги, все, должно быть, из богатых семей, — она превращалась совсем в иного человека: словно не замечала Надю, держалась с ней свысока, и Надя должна была обращаться к ней по имени-отчеству.