Владимир Пистоленко - Крылья беркута

— Я насчет Нади Корнеевой.

Козлов бросил короткий беспокойный взгляд.

— Если точнее?

— Правда, что ты, товарищ Козлов, обезоружил ее, выставил из отряда и вообще послал к чертям собачьим?

Козлов помолчал.

— К чертям не посылал, не имею такой привычки... А вообще — все остальное правда.

— За что ты ее так? А?

— За форштадтские фокусы.

— Из-за Рухлиных? — удивился Семен. — Понятно. Значит, боишься обидеть контриков? Так?

— Прежде чем говорить, надо разобраться, кто контрик. Вот так-то, Семен Маликов. Она что — твоя невеста?

— Может, и невеста, только это тебя не касается и к нашему разговору отношения не имеет. Видали, нашел на кого нападать — на девчонку! Ты почему меня из отряда не попробовал выставить, были-то мы с ней вместе.

— Да потому, что все это ее затея, а ты влип, как кур во щи.

— Попытался бы со мной так, — еле сдерживаясь, сказал Семен.

— Заработаешь, и не то будет.

— А ты меня на бога не бери, товарищ Козлов! Понятно?

— Ну вот что, я знаю твою резвость и весь твой характер — хватит! Не до того мне.

— Подожди, товарищ Козлов, ты мне объясни, пожалуйста, почему хватит? Почему тебе не подходит мой характер? Потому, что не очень-то пугаюсь тебя?

— Нечего ловить на слове. Довольно! — прикрикнул Козлов. — Здесь тебе не посиделки, а ревтройка.

— Потому и «довольно»? Ты это хотел сказать? Не получится, товарищ Козлов! Ревтройка должна революционную правду защищать...

Козлов не дал Семену договорить.

— Правильные твои слова! За этим и прислал тебя комиссар Кобзин? Или еще что есть?

— Больше ничего!

— Будь здоров, топай. С Кобзиным я сам поговорю.

— Нет, товарищ Козлов, с комиссаром Кобзиным лично я буду разговаривать. А к тебе не посылал меня Петр Алексеевич. Я сам!

— Сам?! — Козлов поднялся за столом. — Да знаешь, что за такое может быть?

— Не интересуюсь! Между прочим, могу сказать, ничего мне не будет. А тебе так номер не пройдет. Говоришь, надо разобраться, кто контрик? Ты! Самый настоящий!

— Я прикажу арестовать тебя за контрреволюционную провокацию. Руки вверх! — Козлов хотел выхватить из кобуры наган, но его опередил Семен.

— Оружия не трогай! — потребовал он, направив на Козлова револьвер. — Даю слово, пристрелю! Ты садись, пожалуйста, на свое место и ответь мне на один вопрос, как человек ответь! Где Корнеева?

— А мне откуда знать? — нехотя сказал Козлов. Он понимал, что попал в довольно неприятную историю, и думал сейчас только о том, как бы получше и побыстрее выпутаться из нее. Единственный путь — избавиться от Маликова. Но как? Угрозы на него не действуют, арестовать невозможно. Вообще, конечно, ужасно глупо все получилось. И к тому же этот парень, которого в отряде знали если не все, то очень многие, знали как смелого и честного красногвардейца, возможно, в чем-то прав. «Не слишком ли я строго поступил с Корнеевой?» — думал Козлов.

Но перед его глазами снова возникла толпа форштадтских казачек, сплошь запрудившая улицу перед домом, где находилась ревтройка. Они кричали о том, что в Форштадте стало невозможно жить от грабителей, что грабят никакие не бандиты, а красногвардейцы, наперебой рассказывали о налете на казаков Рухлиных. Назывались и фамилии налетчиков. Козлов во всеуслышание заявил им, что в красногвардейском отряде нет и не будет места ворам, мародерам и грабителям.

Он вызвал на допрос братьев Рухлиных, они не совсем охотно подтвердили, что да, на них был совершен налет, что у них увезли воз сена, причем их всячески оскорбляли, называли беляками, грозили расстрелом, хотя они не пошли за атаманом, а, поверив обещаниям красных, остались дома. Теперь они уже и не знают, кому верить и как быть дальше. И не только они, а и многие другие,

Козлов пообещал во всем разобраться, успокоил их и, отпуская, заверил, что виновные будут наказаны. Тут же вызвал Семена Маликова и, поговорив с ним, понял, что за ним нет особой вины. Но надо было сдержать свое слово, чтобы хотя немного успокоить разбушевавшихся форштадтских казаков. Под влиянием этой сложной обстановки он и пожертвовал Корнеевой, племянницей бывшего сотника, купца Стрюкова. Небольшая потеря для революции, во всяком случае — меньшее из зол. И, не ввяжись в это дело Маликов, можно бы махнуть рукой и забыть.

— Так вот, повторяю: ничего мне не известно, где сейчас Корнеева. Я никуда ее не посылал, ничего ей не поручал. А за свои поступки я сам отвечаю перед своей совестью, перед партией и революцией.

Оба так разгорячились, что не заметили, как дверь приоткрылась и в комнату тихо вошел комиссар Кобзин.

— Как ты отвечаешь, не мое дело, — сказал Семен. — А насчет Корнеевой я тебе так скажу: неправильный твой поступок, товарищ Козлов. Неправильный! И учти, если с ней что случится, то только ты будешь виноват, и я тебе этого не прощу. Понял? Я все расскажу Петру Алексеевичу и попрошу, чтоб тебя судили! И будут судить! А не осудят, я сам тебя прикончу. Своим судом! Понял?

— Мне сдается, Маликов, раньше ты не увлекался анархизмом, а сейчас угрожаешь Козлову самосудом, — это как понимать? — спросил Кобзин.

Семен и растерялся и обрадовался.

— Петр Алексеевич, так вы только послушайте, что придумал товарищ Козлов!

— Ты о Наде Корнеевой? Слышал. Ее надо найти и вернуть. Обязательно! Это я тебе поручаю.

— Товарищ Кобзин, ты не все знаешь, — начал было Козлов, но комиссар прервал его: — А не наоборот ли?

— Нет. Что знаю, то знаю, — убежденно сказал Козлов. — Да ты садись.

— Потопчусь немного, ноги замерзли.

— Вот ты сказал сейчас Маликову — анархия! И правильно сказал! Настоящая анархия получается. Что хочу, то и ворочу! А законность где?

— Подожди, — остановил его Кобзин.

— Нет, Петр Алексеевич, сначала ты подожди. Выслушай меня! В Форштадте Корнеева устроила бандитский налет со стрельбой, грабежом...

— Да никакого грабежа там не было! — возмутился Семен.

— Ты подожди, не рвись в пекло поперед батьки! Все там было! Сено увезли? Увезли. А этот герой, — Козлов кивнул на Семена, — помогал ей в этом добром деле. И без того о нас всякие плетки плетут, когда нет ничего, и то говорят — было невесть что, а тут... Никуда от правды не уйдешь. За такое надобно по рукам бить и к стенке ставить. Ты знаешь, Петр Алексеевич, что за этих самых Рухлиных весь Форштадт поднялся? Может, только этого нам и не хватало? Говоря по совести, — сказал он, непримиримо взглянув на Семена, — тебе тоже следовало бы ввалить горячих. Ну да уж проехало, заворачивать не стоит.

— А ты все же попробуй заверни, — не выдержал Семен, но Кобзин остановил его жестом.

— Рухлиными ты занимался? — спросил он Козлова.

— Само собой. Внимательно допрашивал. А почему ты об этом спрашиваешь?