Ганс-Йозеф Ортайль - Ночь Дон Жуана

Анна Мария остановилась. Она увидела, что незнакомец стоял прямо перед небольшим трактиром. В. огромном чане, наполненном кипящим жиром, плавали кусочки мяса. Жир брызгал во все стороны и толстым слоем обволакивал мясо. Анна Мария повернулась к незнакомцу. Она впервые обратила внимание на его лицо: на правой щеке был глубокий шрам, при свете огня казавшийся ярко-красным. Мужчина смущенно провел рукой по своей редкой бородке, как будто ему было неловко, что девушка стала его рассматривать. Это был небогатый, уже пожилой человек. Может быть, даже кучер, который со скуки решил немного поразвлечься и помучить незнакомку.

Мужчина улыбался. Вероятно, он полагал, что Анна Мария решила принять его предложение. Ей стало ясно, что незнакомец требовал, чтобы она вернулась назад, к его лошадям и каретам. О Боже, к Анне Марии, графине Пахта, действительно приставал со своими ухаживаниями какой-то кучер!

Эта мысль так разозлила Анну Марию, что она собрала все свои силы и решительно набросилась на него. Кучер не ожидал нападения. Он невольно отступил назад и попытался найти опору. Но его правая рука соскользнула в медный чан и на миг окунулась в кипящий жир. Незнакомец закричал и согнулся от боли. Тем временем Анна Мария уже спешила прочь от этого места.

Она бежала со всех ног, подальше от злобного крика. К нему присоединились другие голоса. Они требовали, чтобы она остановилась, и осыпали ее проклятиями:

— Иди к черту, потаскуха! Черт бы тебя побрал!

Анна Мария выбилась из сил и не могла больше бежать. Ей не хотелось попасть еще в одну неловкую ситуацию, поэтому девушка снова пошла по дороге вниз, к Влтаве. Это уже не имело никакого значения, потому что она не смогла бы найти дорогу назад. Видимо, там внизу, у реки, был небольшой винный погребок. Анна Мария остановилась перед его окнами и перевела дыхание. Как же она дрожала! По спине катились капли холодного пота. Она заглянула в погребок через окно. К счастью, там почти никого не было. Только в дальнем углу сидел мужчина небольшого роста в сером неприметном сюртуке. Согнувшись над столом, он раскладывал карты.

Анна Мария перекрестилась, еще раз глубоко вдохнула и вошла в погребок. Хозяин поднялся было из-за прилавка, но затем сразу же сел, как только увидел, кто вошел. Очевидно, графиня не произвела на него особого впечатления. Даже единственный посетитель не обратил на нее никакого внимания, когда она переступила порог. Сев за столик, Анна Мария попыталась успокоиться. Сердце все еще бешено стучало, когда она заказала бокал вина и медленно сняла платок. В этот миг мужчина в сером сюртуке посмотрел на нее, и их взгляды встретились. Анна Мария, графиня Пахта, заметила, что незнакомец слегка улыбнулся. Как будто он знал, какие неприятности ей пришлось пережить, и хотел ее успокоить: теперь она была в безопасности.

Скорее всего, она заблудилась. В ее глазах был такой невероятный страх, что ему тоже стало не по себе. Однако он, Моцарт, подождет, пока она успокоится, а затем спросит, чем он может ей помочь. Кто же эта девушка? Как сюда забрела, в этот отдаленный уголок? Она была так напугана, что даже не решалась сделать глоток заказанного ею вина. Словно думала, что стоит лишь прикоснуться к бокалу, как он разлетится вдребезги. Ей очень шел синий жилет. Да, верно, у его сестры тоже был такой жилет, только зеленого цвета. Но с такими же парчовыми лентами.

В старые добрые времена, когда они еще жили в Зальцбурге, Моцарт и его сестра иногда отправлялись без ведома родителей в трактир и заказывали себе что-нибудь особенное. Обычно это были их любимые блюда, которые им хотелось отведать. Его сестра часто заказывала ветчину и много редиса. Она больше всего в жизни любила ветчину и редис. Особенно редис. Однажды Моцарт подарил ей на день рождения целую корзину редиса.

Мария Анна всегда беспокоилась о Моцарте. Если бы она увидела его здесь, одного, за картами, она бы с полным основанием встревожилась. Да, давно прошли старые добрые времена. Они с Констанцией не могли позволить себе снимать большую квартиру у собора, в которой было четыре спальни и два кабинета. Им пришлось переехать в предместье Вены. Моцарт невзначай сказал об этом отцу, и тот сразу сообщил обо всем Марии Анне. Сестра тут же поняла, почему они переехали — у Вольфганга не было денег. Появилось еще одно основание, чтобы беспокоиться о нем.

«Я беспокоюсь о тебе, — написала сестра тогда Моцарту. — Мы могли бы одолжить тебе, а то мне как-то не по себе». Получилась рифма, но сестре в ее возрасте не было никакого дела до рифм в отличие от него, известного композитора. Оптимизма ему было не занимать. Он никогда ни о чем не беспокоился, разве что в случае крайней необходимости. Моцарт ни за что не стал бы занимать деньги у своего зятя Иоганна Батиста, дворянина из Зонненберга. Единственное, что он взял бы у этого скряги, это то, что принадлежало ему по праву, — часть наследства отца. Иоганн Батист продал с аукциона имущество Моцарта-старшего, и Вольфганг до сегодняшнего дня не получил своей доли. Это была бы значительная сумма, но Моцарту пришлось бы отдать ее своим кредиторам, чтобы они успокоились и вскоре снова дали ему взаймы.

В Праге ему заплатят за оперу сто дукатов. Это немного. Особенно если вспомнить, что какая-нибудь заурядная певица, выступающая перед оглохшим архиепископом в Зальцбурге, чтобы пронять его тремя ариями, получает пятьдесят дукатов. Пятьдесят дукатов за несколько арий для его преосвященства! Однако прежде чем Моцарт получит свои сто дукатов, ему нужно немало потрудиться. Завтра утром он поедет к Йозефе, потому что завтра не надо идти на репетиции. Наконец-то у него появится время, чтобы немного поработать над музыкой!

Здесь никто не говорил с Моцартом о музыке. Да Понте о ней не упоминал. Он твердил только о тексте.

Гвардазони и подавно ничего не смыслил в этом. Режиссер думал только о том, как бы пригвоздить певиц к сцене, А певицы думали о музыке меньше всех остальных, ведь у них все мысли были заняты подсчетами арий других актрис, сколько в них было слов и тактов. Если же речь заходила о музыке, то говорили, что она виртуозна, приятна или восхитительна. Подобными словами можно было бы оклеить всю комнату Моцарта. Даже по утрам хозяин гостиницы «У трех львов» кричал во время завтрака:

— Маэстро, доброго утра! Вы, верно, уже придумали что-нибудь восхитительное сегодня ночью и быстро запишете это на бумагу!

Видимо, такие люди, как этот хозяин, были уверены в том, что Моцарт видит ноты во сне и выплевывает их по утрам на бумагу, стоило только вспомнить их после пробуждения. Они не ведали, о чем он думал. Они даже не догадывались, какие звуки и картины должны слиться воедино, чтобы из этого что-то вышло. Только синьор Джакомо, с которым Моцарт познакомился сегодня утром, смыслил в этом немного больше остальных. В конце концов, он был не таким, как все. Он был высок, держался с достоинством и намного превосходил такого писаку, как да Понте! В синьоре Джакомо чувствовались уверенность в себе и внутренняя свобода. Невозможно даже представить, что он способен кому-нибудь подчиняться, прислуживать или просить о чем-либо. Казанова видел людей насквозь, и только лучшие из них становились его друзьями. Этот человек открыто говорил все, что приходило ему в голову!