Жаклин Монсиньи - Божественная Зефирина

– Нет? – удивилась Зефирина. – Вы хорошо поняли мой вопрос?

Папаша Коке один раз легонько стукнул по пальцам Зефирины.

– Да… хорошо… Но не подозревали ли вы, что Беатриса, ее служанка, влила вам какую-то отраву в стакан?

Ответ последовал без колебаний. Нет.

– Нет! – повторила удивленная Зефирина, – однако подумайте хорошенько, папаша Коке, быть может, вы, перед вашей болезнью… узнали что-нибудь о моей мачехе?

– Да… А! – победно воскликнула Зефирина. – А что это было? Я хочу спросить… это было плохое?

– Нет?.. Нет… Это не было плохое? Тогда… это было хорошее?

– Да.

– Вы узнали что-то хорошее о донье Термине? – повторила ошеломленная Зефирина.

– Да.

– Что… Что… Боже мой, как мне спросить у него?

– Вы узнали, что донья Гермина настоящая великосветская дама?

– Да.

– Благородная?

– Да.

– Она не авантюристка?

– Нет.

– Она набожна?

– Да!

– Она никогда не причиняла зла?

– Нет!

– Но, папаша Коке, – застонала Зефирина, – я-то ее подозреваю в самых худших злодеяниях… даже в том, что она убила Пелажи…

– Нет.

– Это не она?

– Нет.

– Я должна ее любить?

– Да.

– Вы, папаша Коке, вы любите мою мачеху? – настаивала Зефирина.

– Да.

– А… моего отца? – спросила Зефирина, поколебавшись.

Ответ последовал быстрый и ясный: нет.

– Вы не любите моего отца? – пролепетала Зефирина.

– Нет.

– Но почему?.. У вас есть причина?

– Да.

– Он был несправедлив к вам?

– Да.

– Это все?

– Нет.

– Но что… есть что-то еще?

– Нет.

– Как это нет… А! Вы не хотите мне сказать?

– Нет.

– Я вас умоляю, папаша Коке, я…

– Нет.

У Зефирины появилось желание немедленно уйти, прекратив этот допрос, который истощал ее нервы, однако она не хотела оставлять старого калеку, не задав ему последний вопрос.

– Хорошенько посмотрите на этот медальон, папаша Коке! – прошептала Зефирина.

Она вытащила из-за своего корсажа драгоценную безделушку, демонстрируя перед безжизненным взглядом старика большой изумруд, зажатый в лапах золотого орла.

– Вы узнаете это украшение?

– Да.

– Оно из шкатулки моей матери?

– Нет.

– Однако у моей матери было такое же?

– Да.

– Но не совсем такое?

– Нет.

– Со змеей?

– Да.

– Медальон со змеей был украден служанкой Бертиль в день, когда я родилась?

– Да.

– Это вы нашли его спрятанным в тюфяке у этой Бертиль?

– Да.

– Но тогда… кому же принадлежит этот, с орлом? – простонала Зефирина… Подождите, папаша Коке, я по-другому задам вопрос. Если этот медальон не принадлежал моей матери, то не принадлежал ли он моему отцу?

– Нет.

– Нет?

– Моей мачехе?

– Нет.

– Соседям?

– Нет.

– Друзьям?

– Нет.

– Королю?

– Нет.

– Он был украден?

– Нет.

– Но кому я должна его отдать? Послушайте, я нашла его в монастыре Сен-Савен…

– Нет.

– Как это нет? Да… действительно, мне его дала одна старая женщина.

– Да.

– Да? Вы знаете мамашу Крапот?

– Да.

– Она сумасшедшая?

– Нет.

– Она говорила мне о моей матери.

– Да.

– Она знала мою мать?

– Да.

– Она ее любила?

– Да.

– Итак, возможно, медальон принадлежал моей семье?

– Да… Нет…

– Что вы хотите сказать, папаша Коке? Да и нет? «Может быть, он сошел с ума или впал в детство?» – подумала Зефирина, прежде чем вновь сказать вслух:

– Смотрите, папаша Коке, это украшение было спрятано в монастыре Сен-Савен, то есть в родовом владении. Как вы думаете, могу ли я оставить у себя этот изумруд?

Старый калека опять трижды нажал на ладонь Зефирины.

– Я могу его оставить… на три года? На три месяца? На три недели? – пришла в отчаяние Зефирина. – На три века? Так… на три века?

– Да… Нет… Да… Нет…

Все более и более опечаленная Зефирина смотрела на папашу Коке, стараясь угадать за гримасой лица несчастного какой-либо признак разума.

Но делать было нечего, ибо старый калека, возможно обессиленный этой слишком долгой «беседой», забылся сном.

Зефирина тихонько встала. У нее в поясе было несколько экю. Она положила их на стол из светлого дерева. Спрятав медальон с изумрудом обратно себе за корсаж, она придала своему лицу подобающее выражение и вышла из лачуги.

Последующие дни пролетели для Зефирины в предотъездной лихорадке. Держа свое слово, маркиз де Багатель посылал к своей дочери лучших мастеров, ювелиров, вышивальщиц, швей и торговцев пухом и пером, чтобы они изготовили приданое «барышни, лично приглашенной самим его величеством». Дамы из семейства Ронсаров, очень взволнованные этими приготовлениями, щебетали наперебой во время бесконечных примерок.

Зефирина не имела никаких известий о Гаэтане… В конце концов откуда им взяться! Она знала, что он уехал по крайней мере на два месяца. Мысль о нем никогда не покидала ее, так же как и прядь волос, которую она хранила, как драгоценность, у себя на груди. Они совершали с Луизой длительные прогулки. Единственной темой их разговоров был Гаэтан, Гаэтан и еще раз Гаэтан. Зефирина хотела знать все о молодом человеке. Он был пажом с восьми лет, и как младший сын в семье он уже два года был королевским гонцом. Король, казалось, очень ценил Гаэтана, все время проводящего в дороге и в силу этого могущего сделать хорошую карьеру.

– Зефирина де Ронсар… Что вы на это скажете, Луиза? Зефирина, супруга рыцаря де Ронсара!

– Это имя вам так пойдет, Зефи! – блаженно восторгалась Луиза.

Возглас госпожи де Ронсар прервал мечты девушек:

– Идите быстрее, вот мастер Маромато!

Луиза и Зефирина быстро возвращались на ежедневную примерку. Мэтр Маромато со всем своим штатом закройщиков и портных был сейчас самой важной персоной при дворе. Это он одевал больших вельмож и благородных дам для предстоящего события!

Вертясь вокруг Зефирины, стоявшей в юбке, рубашке и корсете, господин Маромато не прекращал свою речь:

– Мадемуазель носит свой туалет с редким изяществом. Но она должна выбросить свои мягкие, вышедшие из моды юбки, чтобы отдать предпочтение нашим божественным фижмам, которые производят фурор!

– Но все это очень жестко! Я не могу ходить, я не могу сидеть, – возражала Зефирина, в то время как непреклонный господин Маромато заставлял ее надевать жесткую, негнущуюся юбку в форме колокола, на которую были нашиты сделанные из прутьев обручи.

– Ну уж нет, ну уж нет, барышня! Все наши дамы хорошо привыкают к деревянным обручам, которые служат нам для того, чтобы создавать фижмы, этот шедевр элегантности… Ну-ка, теперь «тело»! – приказывал мастер Маромото.

В корсаже, натянутом на металлическую проволоку, который придавал ее бюсту почти геометрический вид и сжимал ее юные груди, Зефирина, опьяненная тем, что она превращается в настоящую даму, все же тем не менее почти задыхалась.