Жаклин Монсиньи - Княгиня Ренессанса

– Не пропускай ни малейшей мелочи, потому что если эта особа является агентом Карла V, княгине Фарнелло грозит серьезная опасность. Да и нам всем тоже, потому что где бы ни появлялась донья Гермина, она сеет преступления, несчастья и разрушения.

Чтобы отогнать от себя возможные напасти, Джакомо сделал известный жест, направив мизинец и указательный палец в сторону Сиракузы.

Беседа была окончена.

Гость вышел. Но Фульвио тут же догнал его и вручил ему туго набитый кошелек с деньгами, вырученными от продажи зерна, на которое в сицилийских угодьях Фульвио в этом году, к счастью, был урожай. Если бы не это, была бы просто катастрофа, потому что из Ломбардии и Флоренции теперь не поступало ни цехина.

– Что вы, монсеньор, об этом не может быть речи, с гордостью отказался маффиозо. – То, что Джакомо делает, он делает для Бога, маффии и Сицилии…

– Нет-нет, возьми, это поможет твоим братьям с большей пользой сражаться против нашего врага.

– Ну, если это для «Почетного Общества», я принимаю.

– А теперь иди… и следи повнимательнее, Джакомо.

– Не беспокойтесь, мой князь, я эту Орландо не оставил одну, друзья из маффии продолжают за ней наблюдать…

Несмотря на эти успокоительные слова, глубокая складка прорезала лоб Фульвио, когда он спустился в столовую, где его ждала к ужину Зефирина.

– Что происходит, Фульвио? – спросила она с проницательностью любящей женщины.

– Ничего, моя родная, все идет хорошо…

Фульвио обнял жену. Как и все молодые родители, ожидающие ребенка, они говорили о предстоящем рождении.

Было решено, что, если родится девочка, ее назовут Коризандой, как звали мать Зефирины, эту бедную молодую женщину, умершую в двадцать один год, чуть ли не сразу после родов, а если мальчик, то – Луиджи, как звали отца Фульвио.

Беременность изменила характер Зефирины, он стал намного мягче. Лицо ее не только не подурнело, но по-особому засветилось счастьем и красотой. Она не противилась тому, что все в доме, начиная с Фульвио и кончая мадемуазель Плюш и всей челядью замка, лелеяли и холили ее. Даже Гро Леон, понимая ее состояние, собирал на лугу цветочки и приносил ей в клюве.

Когда Зефирина была маленькой, она постоянно мыслями возвращалась к своей умершей матери. Став девочкой, Зефирина почему-то стала забывать о ней в своих молитвах. Теперь же, чувствуя, как шевелится ее собственный ребенок, она никак не могла отрешиться от мысли о сходстве судьбы бедной Коризанды со своей судьбой.

Действительно ли ее мать умерла от родов или, может, от руки злого чудовища?

По мере приближения родов тревожные мысли становились все неотступней: «А вдруг она, как и ее мать, умрет, дав жизнь ребенку…»

Впрочем, благодаря Фульвио страх этот скоро прошел. Всеми возможными способами он старался уберечь ее от усталости, раздражения и забот.

Он не стал ей сообщать тревожные новости, которые находящийся под надзором папа сумел передать ему из Рима.

Множество гонцов прибывало на Сицилию, провозя князю записочки. Среди прочих однажды прибыл монах. Задрав сутану, он достал письмо от Климента VII, в котором его святейшество сообщал, что Карл V хочет обменять Франциска I на его детей, наследников французской короны!

А однажды вечером появилась довольно усатая монахиня и предупредила князя о возможном наступлении французов на Сицилию. На следующий день какой-то капуцин объявил о союзе с англичанами, а еще днем позже некий лже-лютеранин сообщил, что Генрих VIII в ярости от того, что не может жениться на Анне Болейн, вышел из римской католической церкви, чтобы реформировать собственную религию и, естественно, возглавить новую церковь.

Потом пришла наспех нацарапанная записка от Мортимера, в которой говорилось: «Привет, Фарнелло, я поправился. Я вернулся в Англию. Мое почтение княгине… Ваш, несмотря ни на что, Мортимер».

В разгар всех этих треволнений, как это и предвидел Фульвио, Карл V был предан позору всей Европой, даже Генрихом VIII, пришедшим в ярость из-за того, что император держит под арестом папу. Регентша Франции, мадам Луиза, приготовилась в случае необходимости объединить в порыве негодования всех королей, принцев и глав государств.

Лишь два человека в Европе, похоже, ничего не знали, о всеобщем возмущении: Зефирина в Сицилии, совершенно позабывшая о политике и поглощенная мыслями о будущем ребенке, и Франциск I, узник башни Алькасар, думавший так много о политике, что забыл о собственных детях.

А мадемуазель Плюш не забыла папу. Она даже осмелилась спросить Фульвио:

– Не получал ли ваша светлость известий о его святейшестве?

– Да, мадемуазель, папа вас целует! – ни на минуту не задумавшись, объявил ей уверенным тоном князь.

От счастья дуэнья сильно покраснела и еще больше зашепелявила.

Последующие дни проходили спокойно и неотвратимо приближали Зефирину к родам.

Фульвио придерживался современных взглядов по данному вопросу, чтоб не сказать революционных. Повитухам, принимавшим обычно роды, принц предпочел практикующего врача из Палермо, доктора Витторио Урсино, которого он пригласил во дворец незадолго до приближающегося события.

Этот ученик француза Лорана Жубера-отца, преподающего на медицинском факультете в университете Монпелье, развивал теорию гигиены, которая у современников вызывала по меньшей мере улыбку. Оригинал Урсино утверждал, что когда врач моет руки, прежде чем погрузить их во внутренности роженицы, чтобы извлечь оттуда ребенка, риск заражения многократно снижается.

Он также приводил в качестве примера огромной опасности отсутствие выгребных ям и пренебрежение нормами личной гигиены, причем самой элементарной. Кроме того, он утверждал, что в жаркую погоду инфекция в первую очередь проникает в дома, расположенные вблизи кладбищ.

Увы, бедный доктор Урсино в Сицилии, так же как Жубер-отец во Франции, проповедовал в пустыне.

Только Фульвио и Зефирина, поначалу шокированная мыслью рожать с помощью мужчины, а затем быстро согласившаяся с новыми концепциями гигиены, поддержали доктора.

Уже была приготовлена колыбель с гербом Фарнелло.

Карлотта, Эмилия и целая армия молодых сицилианок из окрестных деревень, не говоря уж о мадемуазель Плюш, лихорадочно шили и вышивали приданое для новорожденного.

Желая помочь работницам, Гро Леон без конца верещал:

– Satin… Sardine… Satisfaction! [54]

Вместе с выздоровевшим Паоло, Фульвио, ничего не говоря Зефирине, совершил объезд своих земель. По склонам Этны он установил дозорные посты с часовыми, а также распорядился укрепить крепостные стены вокруг замка со стороны моря.

Если не считать этих предосторожностей, относительно которых Фульвио не питал слишком больших иллюзий, он и не мог предпринять чего-то более серьезного против врагов, о которых ничего не знал.