Станислав Пономарев - Гроза над Русью

— Мы согласны заплатить урусам за обиду и отпустить полон, — сказал вкрадчиво Илдей. — Только ты, коназ Саванелд, уходи скорее со своими богатурами. А с бек-ханом Фарузом мы потом договоримся, без тебя.

Свенельд вынул из ножен тяжелый франкский меч и положил его перед печенегами:

— Сей клинок решит наш спор, ежели вы будете упорствовать. На войне право — в силе! А она сегодня на нашей стороне. Мы, руссы, никогда не даем в обиду своих друзей. А Фаруз-тархан наш друг! Так, што вы хотите — свет мира или огонь войны?! Выбирайте.

— Мы выбираем мир! — твердо сказал Радман, и все бек-ханы утвердительно кивнули. — Что от нас требуется еще, коназ Саванелд?

— Покамест не пришлете дани, каждый из вас даст нам в залог своих сыновей! К тому ж, ежели вы тянуть будете с данью, мы через месяц продадим всех пленных печенегов грекам или козарам!

Радман оглядел понурых бек-ханов, потом ответил тихо:

— Да будет так, как велит обычай... Мы согласны.

— О других делах в Киев-граде договоримся, когда послы ваши туда придут! — закончил совет Свенельд...

Когда печенеги покинули шатер, воевода сказал Фаруз-Капад-эльтеберу:

— Не печалься, князь, что на сей раз не смог отомстить ворогу. В другой раз одолеешь его, как станешь хакан-беком.

Фаруз-Капад побледнел и вопросительно глянул в глаза Свенельда. Тот твердо встретил взгляд хазарского тумен-тархана:

— Великий князь Киевский и всея Руси Святослав Игоревич обещает тебе любую помощь, как только ты попросишь ее, Фаруз-Капад-эльтебер!..

Каурый конь мчался, не разбирая дороги. Ветви хлестали наездницу по плечам и лицу. Иногда она резко пригибалась к луке седла чтобы не расшибиться о толстый сук. От встречного ветра развевались ее темные густые волосы. Всадница была одета в мужской кожаный костюм без брони. Трое хорошо вооруженных конников еле поспевали за ней.

Когда очередной сук чуть было не вышиб из седла одного из спутников всадницы, он окликнул ее густым басом:

— Матушка-болярыня, пошто так поспешать? Ить, ста, не ровен час на печенегов аль козар наскочим. Их после погрому много по лесу шастает.

— Вестимо! — поддакнули его товарищи.

Но женщина только сверкнула на них глазами и ожгла хлыстом круп своего коня, благо они выскочили на широкую поляну. Каурый припустил как ветер. Богатыри поначалу отстали, но кони их в извечном азарте погони наддали и пристроились вслед.

До конца поляны оставалось не более сотни шагов, когда из чащи наперерез руссам бросилось с десяток косматых наездников.

— Болярыня, печенеги! — громко крикнул бородатый спутник, поворачивая своего огромного жеребца навстречу врагу.

Двое других мгновенно натянули луки...

Печенеги, устроившие засаду четверке руссов» были еще совсем молодыми воинами и надеялись одним внезапным ударом покончить с противником. Но когда руссы, вопреки их ожиданию, не стали спасаться бегством, а пошли на сближение, степняки не уклонились от рукопашной схватки, как сделали бы их более опытные товарищи. Половина их ринулась навстречу двум великанам-лесовикам, полагая одолеть их числом, а двое верховых и еще трое потерявших коней от стрел руссов попытались перехватить женщину.

— Акерой! Лови уруску! А я сшибусь с лесным медведем! — крикнул один из них, надвигая поглубже косматый шлем.

— Ловлю, Кулобич-бек! — весело отозвался тот, срывая с луки седла волосяной аркан.

Через мгновение петля охватила плечи наездницы, но она оказалась проворнее, чем полагал кочевник, — ловкий взмах ножа рассек струну аркана. Акерой от неожиданности покачнулся. Конь его, сраженный стрелой, упал на колени, и печенег, перелетев через него, ударился головой о ствол дерева.

Молодой русс, прикрывавший всадницу, сшибся с Кулобичем. Кочевник отбил щитом удар русского копья и метнул свое. Русич качнулся и через мгновение пал бы, сбитый вторым ударом, но вспыхнувшие радостью зеленые глаза печенега померкли вдруг — стрела навылет пробила его шею...

Жизнь долго не хотела покидать сильное молодое тело байгуш-бека. Короткими пальцами вцепился он в мягкую лесную траву, словно в гриву коня, навсегда уносящего лихого забияку из этого грозного, но такого прекрасного мира...

Старый лесовик с развевающейся черной бородой сошелся с печенегами, и первый налетевший на него пал наземь, рассеченный надвое тяжелой секирой. Его напарник метнул сулицу в ближайшего кочевника, но промахнулся и тотчас был убит саблей. Старик остался один против нескольких врагов.

— Держись, дядька Калина! — крикнула женщина и молниеносным движением, перевесившись с седла, выхватила из ножен неподвижно лежавшего Кулобича узкий прямой меч.

Молодой лесовик, заслонявший все это время свою хозяйку от стрел и мечей печенегов, направил коня следом за ней. Но глубокая рана в плече лишила его последних сил. Он выронил щит и, качнувшись, ткнулся лицом в конскую гриву.

Каурый конь всадницы сделал несколько громадных скачков в сторону сражающихся и вдруг встал, послушный натянувшемуся поводу.

— Болярыня! — в ужасе крикнул Калина, увидев стрелу с вороновым пером в груди женщины. Откидываясь всем телом назад, она тянула повод, и конь ее пятился, перебирая копытами и храпя.

— Всех-х пор-р-решу!!! — взревел лесовик, размахивая своей страшной секирой. Печенеги наскакивали на него со всех сторон, но он, окровавленный, с рассеченным лбом, в изодранном копьями кожаном панцире, продолжал разить врагов.

— Все-ех-х пор-р-р-решу-у! — рычал Калина, нанося сокрушительные удары. — Все-е-ех-х!!!

— Это сам урусский бог Прун! — в ужасе воскликнули уцелевшие печенеги и прочь рванули своих коней.

— Братья, не оставляйте меня! — закричал им вслед очнувшийся Акерой.

Ему показалось, что товарищи услышали его зов: конский топот стал приближаться. Калина свесился с седла, подобрал копье и замер подле лежащей на земле женщины.

На поляну вылетел отряд русских комонников. Они окружили лесовика. Двое вмиг связали визжащего от ярости Акероя.

— Дядька Калина?! — изумился предводитель отряда. — Пошто ты тут? Што за свара?

— Беда, гридень Мина! — ответил старик. — Гляди... — и заплакал.

— Болярыня Малуша! — ахнул сотский, соскакивая с коня. — Грезится мне што ли? Горе-то какое!

— Не простит нам князь Святослав беды такой!.. — говорили гриди.

Мина снял шлем и приложил ухо к груди женщины: сердце билось тяжелыми редкими толчками. Малуша дышала.

— Жива! — воскликнул сотский, посветлев лицом. — А ну, робята, быстро — ложе походное! Да скорым бегом свезите болярыню к бабке Рубанихе.. А ты, Нехлюд, огляди павших. Авось живой кто.