Генри Хаггард - Мари

На дальней стороне этого пространства, где мне будет суждено стать свидетелем трагической сцены, я вошел в своего рода лабиринт. Это называлось сиклоло и в нем был высокий забор с многочисленными поворотами, где невозможно было определить направление и найти выход… В конечном итоге, однако, я подошел к большой хижине, именуемой интеун куку, что означало «Дом домов», или жилище короля, перед которым я увидел жирного человека, сидящего на табурете, нагого, за исключением мучи вокруг талии и ожерелья и браслетов из синих бус. Два свирепого вида воина держали над его головой широкие щиты, чтобы защищать его от палящих лучей солнца. Казалось, что он один, однако, я ясно чувствовал, что многочисленные проходы вокруг него заполнены охраной, я даже слышал движения большого скопления людей.

При входе на эту площадь Камбула и его воины стремительным движением закрыли руками лица и начали петь восхваления, на которые король не обратил никакого внимания. Подняв глаза вверх и, словно в первый раз увидев меня, он спросил:

— Кто этот белый мальчик?

Тогда Кабула вытянулся и сказал;

— О, король, это сын Георга, которого ты приказал мне взять в плен. Я взял и его и буров, его компаньонов, и привел их к тебе всех, о король!

— Я припоминаю что-то, — лениво протянул Дингаан.

— Высокий бур, который был здесь и которого Тамбуса — (один из капитанов Дингаана) — отпустил против моей воли… Так вот, тот бур, сказал, что он, этот сын Георга, страшный человек, которого нужно немедленно убить, прежде чем он принесет большой вред моему народу… Почему же ты не убил его, Камбула, хотя, по правде говоря, он и не выглядит таким страшным?

— Потому что королевское слово было о том, чтобы я привел его к королю живым, — ответил Камбула и бодро добавил. — Однако, если король этого желает, я могу немедленно убить его!

— Не знаю, не знаю, — сказал Дингаан с колебанием в голосе, — может быть, он умеет чинить ружья?..

Затем, после некоторого раздумья, он приказал одному из державших щиты воинов привести кого-то, Я не смог расслышать кого.

«Несомненно, — подумал я, — он послал за палачом — и при этой мысли какая-то бешеная ярость охватила меня. — Почему это моя жизнь должна окончиться таким образом в юности, чтобы удовлетворить минутную прихоть дикаря? А если этому суждено быть именно так, то почему я один должен идти на тот свет?…».

Во внутреннем кармане моего изорванного пиджака был спрятан маленький заряженный двуствольный пистолет. Из одного ствола я убью Дингаана, — я не смогу промахнуться в такую гору мяса на расстоянии пяти шагов, — а из второго я раскрою себе череп и выбью мозги, так как у меня не было желания, чтобы мне скрутили, как цыпленку, шею, или забили палками до смерти. Что ж, если этому суждено произойти, то лучше сделать это немедленно. Уже моя рука начала пробираться к карману, когда новая мысль, или, пожалуй, две мысли ударили мне в голову…

Первая была о том, что если я застрелю Дингаана, зулусы наверняка убьют Мари и других… Мари, чье милое личико я уже никогда не увижу. А вторая мысль была о том, что пока есть жизнь, остается и надежда! Ведь может же быть, что Дингаан послал не за палачом, а за кем-нибудь другим? Я решил обождать… Даже несколько лишних минут существования стоят того, чтобы подождать…

Носитель щита возвратился, появившись в одном из проходов, а за ним пришел не палач, а молодой белый человек, на мой взгляд, англичанин. Он приветствовал короля, сняв утыканную черными страусовыми перьями шляпу, затем посмотрел на меня.

— О, Тоо-маас, — начал Дингаан, — скажи мне, этот мальчик один из твоих братьев, или же он бур?

— Король хочет знать: вы голландец, или британец? — спросил по-английски белый парень.

— Такой же британец, как и вы, — ответил я. — Я родился в Англии, а сюда приехал из Капа.

— Для вас это может явиться счастьем, — сказал он, — ибо старый колдун Зикали говорил ему, что он не должен убивать ни одного англичанина… Как ваше имя? Мое — Томас Холстед. Я здесь являюсь толмачем.

— А я — Аллан Квотермейн. Скажите этому Зикали, кто бы он ни был, что если он будет настаивать на своем совете Дингаану, я дам ему хороший подарок.

— О чем вы там болтаете? — подозрительно спросил Дингаан.

— Он говорит, что является англичанином, а не буром, о король, что он родился за Черной Водой и что он приехал сюда из страны, откуда переселяются все буры.

На это разумный и хитрый Дингаан навострил уши.

— Тогда он может рассказать мне об этих бурах, — сказал он. — Я хотел бы знать, что они за люди… Но он смог бы это сделать, если бы говорил на моем языке… Я ведь не доверяю тебе, когда переводишь ты… Тоо-маас, которого я понял, как лжеца, — и он сердито посмотрел на Холстеда.

— Я умею говорить на твоем языке, хоть и не очень хорошо, о король, — перебил я Дингаана, — и могу рассказать тебе все о бурах, ибо я жил среди них.

— О! — сказал Дингаан, заметно заинтересовавшись.

— Однако, быть может, ты такой же лжец? Или же ты — набожный человек, подобно тому глупцу там, которого называют Овенна? — он имел в виду миссионера Оуэна.

— Которому я сохранил жизнь, потому что у того, кто убьет безумного, случится несчастье, хоть он и пытается запугивать моих солдат сказками об огне, в который они попадут после смерти… Как будто имеет значение, что произойдет с ними после того, как они умрут? — добавил он задумчиво, беря понюшку табака.

— Я не лжец, — ответил я. — Да и о чем мне лгать?

— Ты можешь лгать, чтобы спасти свою собственную жизнь, потому что все белые люди — трусы; они не похожи на зулусов, которые любят умирать за своего короля… Однако, как тебя зовут?

— Твои люди назвали меня Макумазаном.

— Хорошо, Макумазан, если ты не лжец, то скажи мне, правда ли, что эти буры (он сказал: аммабоона) взбунтовались против своего короля, которого зовут Георгом, и убежали от него, как изменник Умстликази бежал от меня?

— Да, — ответил я, — это правда.

— Вот теперь я уверен, что ты лжец, — сказал Дингаан торжествующе. — Ты говоришь, что ты англичанин и, следовательно, служишь своему королю, или Инкозикаас, которая, говорят, сидит сейчас на его месте. Как же это могло получиться, что ты путешествуешь с партией этих аммабоона, которые должны быть твоими врагами, поскольку они — враги твоего короля, или той, кто наследовал его…

Тут я осознал, что попал в тупик, ибо в связи с такой темой зулусы, как и все туземцы, мыслят весьма примитивно. Если бы я сказал, что симпатизирую бурам, король уничтожил бы меня, как предателя. Если бы я сказал, что ненавижу буров, тогда все равно я считался бы изменником, потому что был связан с ними и поэтому заслужил смерть. Я не люблю болтать о религии и тот, кто читал написанное мною ранее, признает, что о ней я писал редко… Однако, в тот момент я произнес в душе молитву, чтобы мне свыше было дано указание, чувствуя, что моя молодая жизнь зависит от ответа… И он пришел ко мне, откуда я не знаю. Сущность этого указания была в том, что мне следовало говорить чистую правду этому жирному дикарю. И поэтому я сказал ему: