Генри Хаггард - Мари

— Иди, Аллан, иди, — сказал Ретиф, когда понял слова, короля, — или он поставит арест и все может пропасть…

Так что, не имея выбора, я пошел через ворота в лабиринт. В следующее же мгновение на меня навалились какие-то люди и, раньше чем я успел произнести хоть слово, в рот мне загнали дурно пахнущую ткань, которую туго затянули сзади на шее… Я оказался пленником с заткнутым тугим кляпом ртом…

Высокий кафр, один из королевских охранников, державший в руках ассегай, вошел ко мне и шепнул:

— Слушай, маленький сын Георга!.. Король спасет тебя, если сможет, потому что ты не голландец, а англичанин. Однако, знай, что, если ты попытаешься закричать или даже сопротивляться, ты немедленно отправишься к предкам, — и он поднял ассегай так, словно собирался пронзить мне бок.

Теперь я все понял и буквально облился холодным потом. Мои спутники должны быть убиты, все!.. О, я охотно отдал бы свою жизнь, чтобы предостеречь их… Но, увы! Я не мог этого сделать, потому что тряпка была такой плотной, что ни один звук не мог проникнуть из моего рта… Один из зулусов просунул палку между тростниками изгороди. Подвигав ею в разные стороны, он сделал отверстие точно перед моими глазами. Я думаю, он сделал это из садистской жестокости, ибо через эти отверстия я смогу видеть все, что произойдет на площади.

Через некоторое время, — я думаю, минут через десять — пришли танцующие и пьющие пиво. Тогда Дингаан поднялся со своего кресла и тепло пожал руку Ретифу.

— Гамба гахле (отправляйтесь с миром), — сказав это, Дингаан отступил к воротам лабиринта и, когда он шел, буры сняли шляпы, размахивая ими и приветствуя короля. Дингаан уже почти прошел сквозь толпу и я снова обрел дыхание. Несомненно, я ошибся. Очевидно, никто не намеревался осуществить предательство. Уже в самом проеме ворот Дингаан круто обернулся и, обращаясь к окружавшим его воинам, сказал два слова, которые означали: «Хватайте их!»

Моментально воины, которые в данный момент танцевали совсем близко и, видимо, ожидали этих слов, ринулись на буров. Я услышал, как Томас Холстед отчаянно закричал по-английски:

— Мы погибли! — и затем добавил по-зулусски: — Дайте мне поговорить с королем!

Дингаан тоже услышал это и махнул рукой, показывая этим, что он отказывается слушать Томаса, и одновременно трижды крикнул:

— Булала Абатагати! — (убить колдунов).

Тут я увидел, как бедняга Холстед выхватил свой нож и вонзил его в стоящего рядом зулуса. Тот упал, а Холстед снова ударил другого солдата, перерезав ему горло. Буры также выхватили ножи, — те из них, у кого еще было время, — и пытались защищаться против этих черных дьяволов, которые набросились на них целыми толпами. Я потом слышал, что бурам удалось убить всего шесть или восемь зулусов и ранить с десяток. Но скоро все было кончено, ибо что могли сделать люди, вооруженные лишь карманными ножами, против такого множества озверелых врагов?..

Вскоре, среди ужасающей суматохи и шума, криков и стонов, проклятий и зулусских боевых кличей, все буры были сражены… Да, даже двое маленьких мальчиков и слуги готтентоты. Затем солдаты оттащили их в сторону, еще живых, держа за пятки, подобно тому, как черные муравьи тащили бы пойманных червяков или насекомых…

Дингаан же теперь стоял рядом со мной, сладострастно хохоча, его жирное лицо нервно подергивалось.

— Пойдем, сын Георга, — сказал он, — и давай посмотрим конец этих изменников.

Меня потащили на возвышенность внутри лабиринта, откуда был хороший обзор окружающей местности. Здесь мы немного подождали, прислушиваясь к шуму, нараставшему с далекого расстояния, пока не показалась ужасная процессия смерти, тянувшаяся вдоль изгороди Большого Крааля и направлявшаяся к Хлома Амабуту. Скоро склоны этого холма были достигнуты и там, среди кустов и скал, черные солдаты поубивали буров, всех до единого… Я смотрел на это, пока не потерял сознание…

Я думаю, что оставался без сознания на протяжении многих часов, хотя к концу этого периода мой обморок стал таким слабым, что я явственно слышал чей-то глухой голос, говоривший надо мной по-зулусски.

— Я доволен, что маленький сын Георга спасся, — доносился отдающийся эхом голос, который я совершенно не знал, — ведь он еще будет полезен черному народу…

Затем тот же голос продолжал:

— О, дом Сензангэкона! Теперь ты перемешал свое молоко с кровью, с белой кровью! Из этой чаши ты будешь пить до дна и после этого чаша должна быть разбита вдребезги, — говоривший засмеялся глубоким, ужасным смехом, который мне не суждено было снова услышать в течение многих лет…

Мне показалось, что обладатель этого голоса уходит, шаркая ногами, подобно какому-то большому пресмыкающемуся, и тогда я с усилием открыл глаза. Я находился в просторной хижине и единственный свет в ней исходил от костра, который горел в центре помещения, так как время, очевидно, было ночное. Женщина-зулуска, молодая и красивая, склонилась над тыквенной бутылкой около костра, что-то делая с ее содержимым. Я заговорил с нею в состоянии полубреда.

— О, женщина, — сказал я, — есть здесь тот человек, который только что говорил и смеялся надо мною?

— Не совсем, Макумазан, — ответила она приятным голосом. — Это был Зикали, Могущественный Волшебник, советник короля, Открыватель Дорог, тот, чье рождение не помнят даже наши деды, тот, чье дыхание вырывает деревья с корнями, тот, кого боится сам Дингаан и кому беспрекословно повинуется.

— И это он является причиной того, что убиты буры? — спросил я.

— Может быть, — ответила она, — но кто я такая, чтобы разбираться в таких вещах?

— Ты та женщина, которая заболела и которую меня послали проведать?

— Да, Макумазан, я была больна, но теперь я здорова, а ты болен, ибо все идет по кругу. Выпей это, — и она подала мне тыквенную бутылку с молоком.

— Как тебя зовут? — спросил я, когда брал бутылку.

— Найя — мое имя, — ответила она, — и я — твоя тюремщица. Не думай, что ты можешь убежать от меня, Макумазан, ибо здесь имеются и другие тюремщики, у которых копья… Пей!

И я выпил содержимое бутылки, но подумал, что оно может быть отравлено. Однако, жажда моя была так сильна, что я выпил все до последней капли.

— Ну что, теперь я уже мертвец? — спросил я, поставив бутылку на пол.

— Нет, нет, Макумазан, — ответила нежным голосом та, которая назвала себя Найей, — ты не будешь мертвецом, а таким, кто будет спать и забудет все.

Вскоре я потерял счет времени и крепко уснул, а как долго я спал, — не знаю.

Когда я проснулся, солнце стояло высоко в небе. Может быть, Найя положила снотворное в молоко, а может я просто крепко спал. Я этого не знаю. Во всяком случае, я был благодарен за этот сон, иначе, думаю, я сошел бы с ума.