Александр Дюма - Сорок пять

– Не знаю. С того времени я сам, Жуаез, стал или почти что стал монахом.

– Сир, – сказал Жуаез, – дайте мне на всякий случай, прошу вас, письмо к этой настоятельнице и отпуск на два дня.

– Ты покидаешь меня? Оставляешь здесь одного?

– Неблагодарный! – вмешался Шико, пожимая плечами. – А я-то? Я ведь здесь.

– Письмо, сир, прошу вас, – сказал Жуаез.

Король вздохнул, но письмо все же написал.

– Но ведь тебе в Париже нечего делать, – сказал король, вручая Жуаезу письмо.

– Простите, сир, я должен сопровождать брата и, во всяком случае, наблюдать за ним.

– Правильно! Ступай же, да поскорей возвращайся.

Жуаез не заставил повторять ему разрешение. Он без лишнего шума велел подать лошадей, и, убедившись, что Анри уже ушел, галопом помчался куда ему было нужно.

Даже не переобувшись, молодой человек велел везти себя прямо на улицу Шеве-Сен-Ландри. Она примыкала к улице Анфер и к параллельной ей улице Мармузе.

Мрачный, внушительного вида дом, за стенами которого можно было разглядеть макушки высоких деревьев, редкие, забранные решеткой окна, узкая дверь с окошечком, – вот какой был по внешнему виду монастырь госпитальерок.

На замке свода над входной дверью грубой рукой ремесленника были выбиты слова:

MATRONAE HOSPITES

И надпись, и самый камень уже порядком обветшали.

Жуаез постучался в окошечко и велел отвести своих лошадей на улицу Мармузе, опасаясь, чтобы их присутствие у ворот монастыря не наделало излишнего шума.

Затем он постучался в решетку вращающейся дверцы.

– Будьте добры предупредить госпожу настоятельницу, что герцог де Жуаез, главный адмирал Франции, хочет с ней говорить от имени короля.

Появившееся за решеткой лицо монахини покраснело под иноческой косынкой, и решетка снова закрылась.

Минут через пять открылась дверь, и Жуаез вошел в приемную.

Красивая статная женщина низко склонилась перед Жуаезом. Адмирал отдал поклон, как человек благочестивый и в то же время светский.

– Сударыня, – сказал он, – королю известно, что вы намереваетесь принять или уже приняли в число своих питомиц одну особу, с которой я должен побеседовать. Соблаговолите предоставить мне возможность с ней встретиться.

– Как имя этой дамы, сударь?

– Я его не знаю, сударыня.

– Тогда как же я смогу исполнить вашу просьбу?

– Нет ничего легче. Кого вы приняли за последний месяц?

– Вы слишком определенно или уже чересчур неточно указываете мне эту особу, – сказала настоятельница, – я не могу исполнить вашего желания.

– Почему?

– Потому что за последний месяц я никого не принимала, если не считать сегодняшнего утра.

– Сегодняшнего утра?

– Да, господин герцог, – и вы сами понимаете, что ваше появление через два часа после того, как прибыла она, слишком похоже на преследование, чтобы я разрешила вам говорить с нею.

– Сударыня, я прошу вас.

– Это невозможно, сударь.

– Покажите мне только эту даму.

– Говорю вам – невозможно… К тому же, хотя вашего имени достаточно было, чтобы открыть вам дверь моей обители, для разговора здесь с кем-либо, кроме меня, надо предъявить письменный приказ короля.

– Вот он, сударыня, – ответил Жуаез, доставая письмо, подписанное Генрихом.

Настоятельница прочитала и поклонилась.

– Да свершится воля его величества, даже если она противоречит воле божией.

И она пошла к выходу в монастырский двор.

– Теперь, сударыня, – сказал Жуаез, учтиво останавливая ее, – вы видите, что я в своем праве. Но я не хочу злоупотреблять им и опасаюсь ошибки. Может быть, эта дама и не та, кого я ищу. Соблаговолите сказать мне, как она к вам прибыла, по какой причине и кто ее сопровождал?

– Все это излишне, господин герцог, – ответила настоятельница, – вы не ошиблись. Дама, прибывшая лишь сегодня утром, хотя мы ожидали ее еще две недели назад, и рекомендованная мне одним лицом, которому я всецело подчиняюсь, дама эта действительно та особа, к которой у господина герцога де Жуаеза может быть дело.

С этими словами настоятельница еще раз поклонилась герцогу и исчезла.

Через десять минут она возвратилась в сопровождении госпитальерки, совершенно скрывшей свое лицо под покрывалом.

То была Диана, уже переодевшаяся в монашеское платье.

Герцог поблагодарил настоятельницу, пододвинул неизвестной даме табурет, сел тоже, и настоятельница вышла, собственноручно закрыв все двери пустой и мрачной приемной.

– Сударыня, – сказал тогда Жуаез безо всяких вступлений, – вы – дама, жившая на улице Августинцев, таинственная женщина, которую мой брат, граф де Бушаж, любит безумной и погибельной любовью?

Вместо ответа госпитальерка наклонила голову, но не произнесла ни слова.

Это подчеркнутое нежелание говорить показалось Жуаезу оскорбительным. Он и без того был предубежден против своей собеседницы.

– Вы, наверно, считали, сударыня, – продолжал он, – что достаточно быть или казаться красивой, что при этом можно не иметь сердца под своим прекрасным обличием, что можно вызвать несчастную страсть в душе юноши, носящего наше имя, а затем в один прекрасный день сказать ему: «Тем хуже для вас, если у вас есть сердце, а у меня его нет, и мне оно не нужно».

– Я не так ответила, сударь, вы плохо осведомлены, – произнесла госпитальерка так благородно и трогательно, что гнев Жуаеза на миг даже смягчился.

– Слова сами по себе не имеют значения, важна суть; вы, сударыня, оттолкнули моего брата и ввергли его в отчаяние.

– Невольно, сударь, ибо я всегда старалась отдалить от себя господина дю Бушажа.

– Это называется ухищрениями кокетства, сударыня, а их последствия и составляют вину.

– Никто не имеет права обвинять меня, сударь. Я ни в чем не повинна. Вы раздражены против меня, и я больше не стану вам отвечать.

– Ого! – вскричал Жуаез, постепенно распаляясь. – Вы погубили моего брата и рассчитываете оправдаться, вызывающе напуская на себя величественный вид? Нет, нет: можете не сомневаться в моих намерениях, раз уж я сюда явился. Я не шучу, клянусь вам, вы видите, как у меня дрожат руки, губы, по этому одному вы можете понять, что вам придется прибегнуть к основательным доводам, чтобы поколебать меня.

Госпитальерка встала.

– Если вы явились сюда, чтобы оскорблять женщину, – сказала она все так же хладнокровно, – оскорбляйте меня, сударь. Если вы явились, чтобы заставить меня изменить свое решение, то попусту теряете время. Лучше уходите.

– Ах, вы не человеческое существо, – вскричал выведенный из себя Жуаез, – вы демон!

– Я сказала, что не стану отвечать. Теперь этого недостаточно, я ухожу.

И госпитальерка направилась к двери.

Жуаез остановил ее.

– Постойте! Слишком долго я искал вас, чтобы так просто отпустить. И раз уж мне удалось до вас добраться, раз ваша бесчувственность окончательно подтверждает мое первое предположение, что вы исчадие ада, посланное врагом рода человеческого, чтобы погубить моего брата, я хочу видеть ваше лицо, на котором запечатлены все самые мрачные угрозы преисподней, я хочу встретить пламя вашего взора, сводящего людей с ума. Померяемся силами, Сатана!