Георг Борн - Грешница и кающаяся. Часть I

Знаки эти повсюду сопровождают меня — посмотри, отец Иоганн, они стали для меня жизненным правилом».

Эбергард дернул за шнурок — и над мраморным камином разошлась стена. В нише сверкало солнце — кристаллы так преломляли свет, что оно казалось настоящим. По сторонам ярко горели освещенные им крест и череп:

В эту минуту портьера раздвинулась, и в залу вошли двое. Увидев блестящие символы, они остановились.

Один из вошедших был высок ростом и крепко сложен. Рассудительное и серьезное выражение лица, большие, много потрудившиеся руки да и вся его фигура делали его похожим на Эбергарда. Другой, напротив, был мал ростом и худощав. Его безбородое лицо избороздили морщины. Казалось, он лет на десять старше хозяина дома, в то время как высокий выглядел на столько же моложе.

Оба были друзьями молодости, и теперь, возвратившись на родину, граф снова отыскал их. По странному стечению обстоятельств, одному из них, Ульриху, достался в наследство амулет с теми же тремя символами, что и у Эбергарда. С этими людьми граф мог делиться горем и радостью.

— Приветствую вас, друзья,— проговорил Эбергард, обращаясь к вошедшим.— Проходите и присаживайтесь.

Друзья тепло поздоровались.

— Нам нельзя засиживаться,— сказал маленький.

— Куда же вы торопитесь, доктор Вильгельми? Вероятно, опять что-то стряслось? По вашему лицу, дорогой Ульрих, я вижу, что вы встревожены, поделитесь, чем же. Ведь мы всегда действуем заодно.

— Постараюсь изложить все в нескольких словах,— проговорил доктор, садясь в ближайшее кресло.— Через полчаса в «Колизее» начнется народное собрание, и мы пришли, чтобы вместе с вами отправиться туда, господин Эбергард.

— Дело серьезное,— прибавил Ульрих,— барон Шлеве…

— Камергер принца Вольдемара? — уточнил Эбергард.

— Барон Шлеве возмутил народ, мы услышим обвинения, выдвинутые против него. Скажу только, что он ухаживал за красавицей дочерью машиниста Лёссинга, весьма прилежного и честного человека. Юная девушка и ее отец, несмотря на его неоднократные угрозы, постоянно отказывали ему. Это раздосадовало знатного господина, который полагал, что они должны почитать за честь для себя его гнусные предложения, и он решил заставить отца воздействовать на дочь, а в противном случае разорить его. Он купил дом, где у машиниста была своя мастерская, и велел ему очистить помещение. И вот теперь самым бесчестным образом начал преследовать бедного рабочего. Барон отбивает у него заказы, отнимает кредит, и теперь этот несчастный человек едва может прокормить свое семейство и платить жалованье своим рабочим,— с глубоким возмущением закончил Ульрих.

— Потому что дочь отказала барону? Какая низость! — в свою очередь возмутился Эбергард.

— И это не первый случай,— прибавил маленький доктор.— Я знаю и другой, еще безобразней. Но поспешим, сегодня в народном собрании выступает некто Миллер-Мильгаузен…

— Миллер-Мильгаузен…

— «Друг народа», как он называет себя, человек, который, как мы увидим, делает все, чтобы народ стал, счастливым,— не без иронии пояснил доктор Вильгельми.— Вскоре он намерен отправиться по провинциальным городам, дабы и там распространять свои улучшающие мир теории.

— Вы, кажется, не очень верите в них? — спросил Эбергард.

— Так же, как и я,— серьезно подхватил Ульрих.— Но только толпа не разуверилась. Не будем мешкать, пойдемте, послушаем его! Еще несколько таких «друзей народа» — и от нищих не будет отбоя.

Друзья вышли из дома, графа трудно было узнать в простом костюме. Доктор Вильгельми служил им проводником. Как мы увидим далее, он был весьма разносторонней личностью. Трудился для блага, человека не только как врач, но и как исследователь природы и ее тайн и, несмотря на свои многочисленные занятия, находил время и для общественной жизни.

Ульрих же был человеком из народа, который, благодаря своему трудолюбию и прилежанию, сделался самым богатым золотых дел мастером столицы и продолжал работать с тем же усердием, как и прежде. Он, который постоянно вращался среди народа, а потому знал все его чаяния и беды, возраставшие с каждым годом, был дальновидным и опытным человеком.

Эбергард любил его. Когда они впервые встретились, Эбергард сильно привязался к сыну ремесленника, а внешнее сходство еще усиливало эту дружбу. В бытность Эбергарда в Бразилии они даже переписывались.

— Вот мы и пришли,— сказал, наконец, доктор Вильгельми, когда они после долгих блужданий вышли на широкую улицу.

Громко переговариваясь, спешили еще грязные после работы мастеровые в синих блузах и замасленных фуражках к старому дому, перед которым горели два больших фонаря. Над открытой дверью виднелась надпись, сделанная большими черными буквами;— «Колизей». К этой-то двери и тянулся в большом волнении народ. Иногда слышалась оживленная беседа, а порой раздавались и угрозы.

За дверью находилась высокая и обширная зала, способная вместить тысячи три человек. По сторонам ее тянулись галереи, которые вскоре тоже наполнились народом.

Эбергард и Ульрих следом за доктором попробовали отыскать себе внизу места поудобнее. Разумеется, здесь надо было стоять — не было ни стульев, ни скамеек, которые только стеснили бы пространство.

Слышался возбужденный гул голосов. В глубине залы виднелось возвышение — что-то вроде кафедры для оратора. Справа от нее за столом сидели двое. Перед ними лежали листы бумаги.

— Вот он, «друг народа»! — шепнул доктор Вильгельми графу, который вместе с Ульрихом протиснулся поближе к кафедре.

— Этот невысокий лысый толстяк с белокурой бородкой?

Да, господин Миллер-Мильгаузен, он и выступит с речью.

Эбергард посмотрел внимательно на человека, который вызвался защищать интересы народа, вернее, рабочего класса. Граф отлично сознавал всю тяжесть возложенной на себя Миллер-Мильгаузеном ноши — ведь для этого нужны недюжинная сила, умение и энергия. Но отвечает ли всему этому самозваный защитник народа?

И чем дольше граф всматривался в умное и хитроватое лицо демагога, тем более он сомневался в его способностях.

Зазвонил колокольчик; возле колонн, поддерживавших галереи, появилось несколько полицейских; голоса смолкли, и оратор взошел на кафедру.

Раздались нестройные рукоплескания, «друг народа» поблагодарил за приветствия и первым делом стал говорить о собственном бескорыстии, потом перешел на произвол аристократов и высокопоставленных чиновников, и, сопровождаемый одобрительными выкриками мастеровых, приступил к обсуждению дела машиниста Лессинга. Из слов Мильгаузена следовало, что интриги одного из сильных мира сего сделали Лессинга нищим, так что уже две недели он не может платить жалованье своим работникам, вследствие чего их семейства не имеют в доме даже куска хлеба.