Георг Борн - Грешница и кающаяся. Часть I

Мартин удалился, по-видимому, сильно взволнованный.

— Ну, графиня,— проговорил Эбергард, когда снова остался наедине с Леоной,— что вы скажете на это?

— Конечно, было бы безумием оправдываться. Да, я всыпала в ваше вино яд, я не могла иначе. Эбергард, называйте меня сумасшедшей, преступницей, но кто в состоянии объяснить или укротить страсть женщины, я скорее умерщвлю нас обоих, чем смирюсь с мыслью, что вы любите другую!

Леона стояла, гордо выпрямившись, и вдруг как бы в порыве страсти сделала шаг к Эбергарду, который стоял посреди комнаты со скрещенными на груди руками.

— Хороша же ваша любовь, графиня,— проговорил он ледяным тоном, ни один мускул не дрогнул на его прекрасном, благородном лице.— Один раз вы ее уже доказали, разорив меня фальшивыми подписями и бросив себя и своего ребенка в объятия греха! В самом деле, сударыня, чаша переполнена — выносите сами свой приговор!

Леону била дрожь, она схватилась за спинку стула.

— Вы говорите о прошлом, граф. Когда я в тот вечер вдруг увидела вас в цирке, сердце мое забилось от радости и внутренний голос шепнул мне: «Ну, наконец, твоя жизнь озарится счастьем, он возвратился к тебе, он научился прощать». Но увы! Первое слово, которое я услышала от вас, не было моим именем, вы отказались его назвать и напомнили мне о моем позоре. Это возмутило меня и растоптало последнюю надежду. Я готова была вместе с вами искать нашу потерянную дочь. Я нашла бы ее и с любовью прижала к своей груди, но вы возбудили во мне только ненависть, зависть и ревность. Вы не хотите принадлежать мне, но вы не должны были принадлежать и другой, я это готовилась сделать, хотя бы нам обоим пришлось поплатиться за это жизнью!

Леона указала на бокал с темною жидкостью; она была довольна собой — она видела, что ее слова поразили и тронули Эбергарда.

— Не вспоминайте прошлого, графиня, то, что мне пришлось перенести из-за вас, я не в силах забыть.

— И даже за гробом?

— Там другое дело, но не здесь! Те бумаги, которые содержат подделанную вами подпись и расторжение брака, лежат среди моих документов, туда же я спрячу и яд, который вы мне поднесли,— бывают часы, когда я перелистываю эти документы, чтобы снова убедить себя, наяву ли все это. Довольно! Вы видите, что участь ваша в моих руках, что от меня зависит предать вас земным судьям!

— Земным, но не небесному судие, граф. Ваши последние слова еще более укрепили меня в своем решении. Я хочу раз и навсегда освободиться от всех опасностей и земных искушений! В нескольких милях от маленького города Б. есть монастырь Гейлигштейн — туда я хочу бежать! Прощайте, граф Эбергард! Для моей истерзанной души будет благодеянием жить там в молитве и мире, которого я бы никогда не нашла здесь! Сожгите ваши документы, уничтожьте этих жалких свидетелей вашего обвинения — я стою теперь выше их, выше вас, выше всех — я постригаюсь в монахини!

— Да просветит и простит тебя Бог! Лицемерка в монастыре хуже всякой продажной развратницы. Постригайся в монахини и молись! Да сохранит тебя Пресвятая Дева! Для падших, к числу которых принадлежишь и ты, замкнутость монастыря — настоящее убежище!

Эбергард произнес эти слова, как серьезное наставление, но задушевным голосом; казалось, этот благородный человек хотел еще спасти и возвысить то погибшее существо, которое составляло проклятие его жизни.

Но Леона с торжествующей, язвительной улыбкой подошла к голубой портьере; гордо выпрямившись, считая уже себя неприкосновенной, устремив глаза, сверкавшие ненавистью, на Эбергарда, надела она на лицо маску, надвинула на глаза капюшон и скрылась за портьерой, чтобы, пробившись сквозь густую толпу масок, оставить Звездную залу и дворец графа.

Когда Мартин по приказанию Эбергарда унес бокалы и склянку, крестоносец раздвинул голубую портьеру и возвратился в Звездную залу. Он попросил молодого офицера ничего не говорить о странном происшествии и, казалось, в хорошем настроении присоединился к гостям.

Маскарад продолжался до рассвета. Граф ничем не выказал волнений ночи, он казался веселым и беспечным.

Камергер и Леона находились в достаточно близких отношениях. Правда, старались скрывать свой союз, чтобы свободнее действовать. Оба ненавидели графа Монте-Веро. И еще больше возненавидели его и боялись с тех пор, как не удалось их третье покушение на его жизнь.

Леона знала, что Эбергард мог довести ее даже до виселицы, так как имел доказательства ее прежних проступков и к тому же знал мучительную тайну, касавшуюся ее матери. Но душу этой честолюбивой женщины наполняло лишь низкое корыстолюбие, еще больше увеличивавшее в ней ненависть к Эбергарду. Она знала, что он владел несметными богатствами, которые должны были принадлежать ей по смерти Эбергарда и его ребенка. Она была его единственной наследницей, наследницей неисчислимых миллионов, благодаря которым могла бы потом блистать как всеми обожаемая красавица-княгиня.

Ненависть Леоны имела еще третью причину. Эбергард постепенно сближался с принцем Вольдемаром, который мало-помалу стал охладевать к мисс Брэндон, казалось, какая-то особенная сила влекла его к графу Монте-Веро. Он освободился также от своей тени, что и заставило камергера фон Шлеве еще крепче соединиться с Леоной, так как он предвидел, что его влияние и власть приходили к концу.

Бледный, постоянно улыбавшийся барон до появления графа Монте-Веро играл весьма важную роль при дворе. Он прибрал к рукам не только принца Вольдемара, но в то же время не забыл и королевы, которая предпочитала его прочим придворным как набожного человека.

Теперь же Эбергард затмил камергера в глазах не только их величеств, но и принца Вольдемара…

Настала пора любой ценой низвергнуть графа.

Шлеве посоветовал графине Понинской идти в монастырь Гейлигштейн, где обещал ей место игуменьи, и оттуда под прикрытием монашеской рясы с его помощью действовать при дворе. Он хотел прибрать к рукам графа Монте-Веро и его дочь, не подозревая, что Леона была ее матерью, но зная достаточно, чтобы причинить сердцу Эбергарда глубокие страдания. Барон горько упрекал себя за то, что в ту ночь, когда Маргарита, бежавшая из виллы принца, вдруг явилась перед ним, он не оставил ее у себя, так как мог бы извлечь из этого немалую выгоду. Но он все еще надеялся с помощью Фукса и Паучихи найти покинутую возлюбленную принца, и тогда у него в руках будет орудие, которым он не только вовлечет Эбергарда в душевную борьбу, в которой отеческая любовь графа возьмет верх, но и подставит ему западню, где он неминуемо должен будет погибнуть.

Вернемся теперь к той январской ночи, когда бедная Маргарита, объятая отчаянием, утратив разум и бросив своих детей, бежала от них и свалилась под покрытыми снегом деревьями.