Георг Борн - Грешница и кающаяся. Часть II

Шлеве сумел отложить исполнение приказа короля, но в конце концов требование его величества выразилось так настойчиво, что барон не осмелился дальше противиться.

Камергеру пришлось принести документ королю. Следующей же ночью доверенный слуга короля, старый Биттельман, услыхал, как господин его сильно позвонил. Он подумал, что король заболел, и побежал к нему в спальню, где с удивлением увидел, что его повелитель до сих пор читает в постели.

— Биттельман,— произнес король каким-то необыкновенным голосом,— иди скорее к караульному офицеру замка и прикажи ему от моего имени, чтобы он тотчас освободил из заключения князя Монте-Веро.

— Как, ваше величество! Сейчас, ночью?!

— Я хочу, чтобы он тотчас же был освобожден!

— Мне не поверят, ваше величество.

— Возьми этот перстень и ступай скорее! Затем попроси тотчас же князя Монте-Веро сюда: мне нужно с ним поговорить.

Биттельман вышел; хорошо зная, чем вызвано всякое побуждение в сердце короля, он не мог понять, что с ним случилось.

Во всяком случае, он был счастлив освободить князя, так как старый честный слуга отлично понимал, что Эбергард был более преданным и благородным советником, нежели Шлеве и прочие министры.

Между тем король встал с постели и накинул на себя халат; он был сильно взволнован.

— Дама в черной вуали,— произнес он, повторяя слова документа.— Амулет… вороные лошади… корона на платке… могу ли я еще сомневаться? Нет-нет, внутренний голос говорит мне, что это сын Кристины и Ульриха… Она бежала, потому что хотела скрыть плод своей любви… Она умерла, потому что не могла и не хотела более жить. Вот что поразило меня, когда я в первый раз увидел этого человека; вот что так сильно и повлекло мое сердце к нему.

Стареющий король, волосы которого уже начали седеть, стоял среди комнаты. Он был потрясен до глубины души; он должен был собрать все силы, чтобы перенести то, что он так внезапно узнал; выйдя из своей спальни в покой, украшенный портретом Кристины, он должен был заключить с Богом и с нею мир, в котором так нуждалась его душа.

Король закрыл лицо руками, и из глаз его потекли обильные жгучие слезы.

Итак, Кристина была матерью Эбергарда… Единственное наследство, оставленное несчастной принцессой, рожденное к ее горю на ступенях трона.

— Ты бежала,— продолжал король,— в отчаянии ты искала себе исход, спасение… Тебя преследовали и мучили страшные упреки за то, что ты принесла себя в жертву своей любви и страсти… А надо узнать более… я должен все знать! Ты умерла вдали отсюда; может быть, ты и искала такую смерть — в отчуждении, в дороге… Карета разбилась, но тебе еще не суждено было умереть, и ты оказалась вдали от родных мест, всем чужая, кроме своего спутника; ты передала дитя на руки старого Иоганна и под покровительство его… И я осмелился унизить сына Кристины, я осмелился поверить злым наговорам своих советников, ненавидящих и опасающихся его… Дай Бог, чтобы я искупил свою несправедливость; дай Бог, чтобы я достойным образом почтил в нем память Кристины. Я не имею более права судить; голос свыше решил это дело, и теперь я должен только любить сына Кристины и молиться за упокой ее души.

Король простер руки к небу, а взоры его покоились на прекрасном и удивительно схожем изображении, всюду преследовавшем его.

В эту минуту дверь в комнату отворилась и на пороге показалась стройная фигура Эбергарда; несколько мгновений он стоял неподвижно, как человек в высшей степени удивленный.

Король обернулся к двери и посмотрел на князя Монте-Веро, которого он, внимая гнусной клевете своих лживых советников, так больно унизил и оскорбил.

Биттельман стоял в соседней комнате; поблизости никого более не было.

Король раскрыл свои объятия и взволнованно сказал:

— Прости, прости мне все, что я тебе сделал; пусть удовлетворит тебя то, что король просит тебя об этом.

Эбергард побледнел. Не догадываясь о том, что произошло с королем этой ночью, он не находил объяснения его словам. Он смотрел на короля, простиравшего к нему руки, и будто видел странный сон.

— Ваше величество,— произнес он наконец,— в глубине своего сердца я всегда был верным и безукоризненным служителем ваших интересов!

— Приди сюда, в мои объятия, сын Кристины! — воскликнул король.— Подойди сюда, смотри, вот твоя мать!

Эбергард молча подошел к королю, со слезами на глазах, дрожащей рукой указывавшему на портрет принцессы Кристины.

— Что означают слова вашего величества? — спросил он тихим голосом.

— Тайна твоего рождения и тайна, окружавшая принцессу, составляют одно целое; мне посчастливилось это узнать. Ты сын Ульриха и принцессы Кристины!

Теперь Эбергарду стало все ясно; он замер, переводя взгляд с короля на портрет женщины, которая, казалось, нежно и грустно смотрела на него. Он вспомнил теперь рассказ старика, который, прожив жизнь, полную мук, скончался у него на руках.

— Моя мать! — произнес он, наконец, и слова эти зазвучали невыразимой грустью, в них словно вылилась вся горечь, переполнявшая его сердце.

— Вот документ, который хотели использовать для того, чтобы оскорбить тебя и низвергнуть.— Король протянул рукопись князю.— Мне он помог открыть тайну принцессы Кристины. Прочти его и сохрани как святыню.

— Это писал старый добрый Иоганн,— сказал Эбергард, просматривая листы.— Он передал на бумаге все то, чего не мог высказать перед смертью, Теперь все становится ясным. Барон Шлеве говорит, что документ этот нашли в монастыре Гейлигштейн?

— Да, так говорит барон, называющий тебя моим врагом и изменником.

— Теперь я больше не сомневаюсь! Документ этот находился в старом письменном столе, который я отдал Леоне. Женщине, обманувшей меня во всем, что только есть святого.

— Помнится, Леоной звали графиню, которая была твоей женой.

— Была!… К сожалению, ваше величество, она и сейчас считается моей женой. Это графиня Леона Понинская, в настоящее время игуменья монастыря Гейлигштейн; она нашла этот документ и передала его своему любовнику Шлеве, чтобы унизить меня.

— Игуменья монастыря? — повторил король, в высшей степени пораженный.— Благочестивая женщина, почти всегда разделяющая общество королевы…

— Эта святая особа не кто иная, как развратная графиня Леона Понинская, ваше величество, и я теперь ясно вижу, что она приняла на себя личину благочестия для того, чтобы окончательно погубить меня. Она, заодно со Шлеве, оклеветала меня перед моим королем, она ненавидит того, который из-за нее утратил все самое дорогое в жизни: свое дитя, имя, свободу и душевный покой.

— Это ужасно! Какой неслыханный подлый обман… Какая постыдная ловушка…— произнес король, нахмурив брови.— Я накажу ее, Эбергард, накажу так, как никого еще не наказывал.