Георг Борн - Грешница и кающаяся. Часть II

— Я знаю, что вы обычно одни в своем будуаре…

— Неужели вы думаете, что негр…

— Я не удивлюсь, если он найдет способ проникнуть во все наши тайны.

— Не беспокойтесь, барон, князь Монте-Веро никогда этого не допустит; я его хорошо знаю.

— Я в этом уверен, но тем не менее считаю своим долгом напомнить вам о такой возможности. Только тогда бываешь действительно осторожен, когда всего боишься. Кстати, как скоро можно дозваться ваших

— Повсюду проведены звонки, и — вы знаете меня, барон,— в моих подушках всегда спрятан маленький револьвер; при случае я сумею им воспользоваться.

— Это успокаивает меня. Я очень, очень забочусь о вашем благополучии.

— Спасибо вам, барон! Нам пора расстаться. Я устала, и вы извините, я пойду в свои покои; вам же рекомендую перед отъездом бросить взгляд на очаровательную Еву.

— Ваша новая прелестница?

— Да, и самая прекрасная из всех,— отвечала графиня.

— Не знаю, как благодарить вас за такую доброту. Желаю, чтобы самый сладкий сон сомкнул ваши веки и чтобы вас посетили самые прекрасные сновидения…

Сандок услышал шелест шелкового платья и, отскочив от двери, спрятался за широкую тяжелую занавесь.

Выбранное им место оказалось удобным во всех отношениях: он мог видеть не только будуар, но и одну сторону спальни, когда графиня войдет туда. Негр затаил дыхание, когда дверь из соседней комнаты отворилась и чья-то рука отдернула портьеру. Это была горничная графини — очень красивая девушка; в левой руке она держала тяжелый золотой канделябр,а правой отвела портьеру, чтобы впустить свою госпожу.

Леона была одета в длинное белое платье с кружевной накидкой; подобно королеве вступила она в будуар, и действительно, ее высокая, статная фигура была исполнена величия; полное холодное лицо все еще было прекрасно, а черные волосы, изящно убранные, подчеркивали аристократическую бледность.

Горничная поставила канделябр на один из мраморных столиков. Из алебастровых чаш, поддерживаемых ангелами, распространялся тонкий аромат, виноградные лозы с резными листьями ниспадали к самому полу.

На столах, возле турецкого дивана, стояли вазы с фруктами; горничная, осветив ярче комнату, налила в кубок золотистое вино — ночной напиток графини. Леона подошла к окну, выходившему прямо в парк; там сейчас царствовала ночная тишина, тогда как внизу, в залах, все еще бушевали оргии. Леона подошла к тому окну, занавес которого скрывал Сандока.

Если бы она сделала еще один шаг, если бы любопытство заставило ее взглянуть на кареты, начинавшие уже разъезжаться, Сандок был бы обнаружен.

Но графиня не подошла ближе к окну, а обратилась к своей горничной:

— Франсуаза, отвори мою спальню.

Девушка заперла двери в соседнюю комнату и коридор и отодвинула портьеру, скрывавшую роскошную спальню. Затем она зажгла лампу у постели графини и снова вернулась в будуар.

Леона опустилась на стул у высокого и широкого зеркала. Сандок наблюдал из засады за каждым ее движением. Осторожной рукой Франсуаза, сняв цветы с головы графини, распустила ее черные волосы; затем она сняла с ее плеч кружевную накидку, и Леона могла любоваться в зеркале своей роскошной белой шеей.

Отдав горничной приказания насчет следующего дня, она встала. Франсуаза расстегнула корсет, он упал, и открылись формы такой необыкновенной красоты, какой Сандок не видел никогда в жизни.

Затем графиня села и, приподняв свое шелковое платье, показала прелестные ножки, облаченные в ажурные шелковые чулки и атласные сапожки. Франсуаза расшнуровала эти сапожки и заменила их маленькими мягкими туфельками; принесла из спальни широкий розовый халат, и графиня, спустив все свои шелковые юбки, закуталась тепло и удобно.

Франсуаза навела порядок и спросила графиню, не прикажет ли она еще чего-нибудь; получив отрицательный ответ, девушка вышла через спальню графини в свою комнату.

Графиня и Сандок остались одни в будуаре.

Леона не подозревала, что за оконной занавесью стоит шпион князя Монте-Веро. Она видела себя на пути к достижению своей цели и торжествовала. Вполне сознавая свое могущество, она с надменной улыбкой, стоя посреди комнаты, разговаривала сама с собой:

— Все вы лежите у моих ног, все вы действуете по моей воле, потому что я умею управлять вами, ничтожными глупцами. Греховные наслаждения, которые вы так любите, делают вас моими рабами, заставляют вас служить мне, унижают вас! И ты, надменный князь, вздумавший противиться мне, и ты попадешь под мою власть! Неужели ты еще не почувствовал моей силы, когда напрасно предлагал все свои богатства, чтобы найти дочь, которую ты по моей милости видел закованную в цепи? Неужели ты не понял, что Леона тебя унизила, отняв у тебя дочь? Ищи же ее! Посылай своих шпионов, гордый князь, презирающий меня. Ты не можешь меня любить, не смеешь погубить, так научись же бояться меня! Ты должен ненавидеть меня, но Леона Понинская не такая женщина, чтобы ответить тебе равнодушием.

Так неужели ты все еще любишь этого смелого, этого необыкновенного человека? Леона, ты здесь одна, наедине с собой, так признайся же: любишь ли ты его после того, как всеми способами старалась унизить и погубить? Или ты даже себе боишься признаться в этом, надменная, властолюбивая женщина? Любишь ли ты его за то, что он — единственный человек, противящийся тебе? Или ненависть и только одна ненависть переполняет твою душу? Как же можешь ты сомневаться? Разве это любовь? Ты должна сквозь землю провалиться от стыда и презрения, если чувствуешь что-нибудь другое, кроме ненависти, непримиримой ненависти!

Как может смешивать любовь с ненавистью тот, кто завербовал к себе его убийц, кто готовит смерть его дочери?

При этих словах лицо Леоны приняло ужасное выражение.

— Но ведь это барон завербовал убийц, а ты лишь дала свое согласие! Барон раздул в тебе ненависть и возбудил гнев против его дочери, а ведь она также и твоя дочь. Но если ты дала свое согласие, если ты могла угрожать девушке кинжалом, разве не ненависть тобой руководила, холодная расчетливая ненависть? И ты еще можешь сомневаться?

Она умирает, все решено! Тебе достанется неизмеримое богатство, которое еще больше умножит твою силу и власть. Она умирает, и он найдет ее только мертвой. Да, раньше этого князь Монте-Веро никак не нападет на ее след. Он изнемог от горя, увидев свою дочь в цепях, теперь он оцепенеет от ужаса, увидев ее холодный труп! И, быть может, это страшное зрелище произведет свое действие и ты достигнешь наконец своей цели — умирая от горя, он все-таки почувствует руку графини Понинской!

Уже полночь… Когда ты думешь о нем, мысли твои становятся подобными высоким буйным волнам, все в тебе кипит и клокочет жаждой мести. Тот, кто исполнен такой ненависти, не может успокоиться и отдохнуть •т нее до тех пор, пока не увидит предмет этой ненависти безжизненным у своих ног. Да, увидеть его труп у своих ног — вот самое страстное желание твоей души. Леона не знает отдыха, она — родная дочь человека, которому поклонялся весь мир, она унаследовала его чувства и жаждет во что бы то ни стало властвовать'