Георг Борн - Грешница и кающаяся. Часть II

Доктор воспитательного дома живет во флигеле, вблизи ниши с корзиной для подкидышей. С другой стороны флигеля — касса и контора.

Вот в нескольких словах описание отчего дома маленькой Жозефины.

Воспитательный дом — отчий дом.

В этой короткой фразе — вся тяжесть судьбы многих несчастных обездоленных малюток, не имеющих ни дома, ни родителей, ни семейного тепла…

Вечером того дня, когда был закрыт благотворительный базар, господин полицейский секретарь Шварц, церковный смотритель, смотритель округа и попечитель бедных, подошел к воспитательному дому.

Он выглядел очень взволнованным, лицо его было синевато-багровым.

Он быстро направился к боковому флигелю и позвонил у ворот. Ему недолго пришлось ждать. Согбенный благочестивый сторож услышал сильный и решительный звонок, выглянул в маленькое оконце у ворот и, увидев господина церковного смотрителя, с торопливой услужливостью распахнул дверь.

— Доброго вечера, привратник! Дома ли начальница?

— Дома-с, господин смотритель.

— Так доложи обо мне, любезнейший. Я с удовлетворением видел, что в прошлое воскресенье она опять причащалась со всем своим семейством,— это отлично!

— Я удостаиваюсь этой милости каждые две недели, господин смотритель,— доложил сторож с низким поклоном.

— Это тоже очень хорошо, любезнейший; молиться, исповедоваться и каяться — вот смысл нашей жизни.

— Наша благородная начальница говорит то же самое, и я строго следую ее наставлениям; она очень умная и добрая госпожа. Я сейчас же доложу о вас, господин смотритель.

Сторож с богобоязненным лицом поспешил в дом, а господин смотритель неспешными шагами последовал за ним.

Темнело. Девочки давно уже вернулись с базара в залы воспитательного дома.

Вскоре на лестнице показался сторож и, сделав знак рукой, сказал с выражением кающегося грешника:

— Благородная начальница очень рада принять господина смотрителя.

Полицейский секретарь Шварц, гордый своим влиянием, неторопливо поднялся по лестние.

Начальница, пожилая женщина со строгим и нетерпеливым выражением лица, страшно худая, в сером монастырском костюме, встретила господина церковного смотрителя на пороге своих апартаментов.

Ее худое мрачное лицо приняло принужденно-радостное и, вместе с тем, богобоязненное выражение.

— Вот мое приветствие! — сказала она, указывая на белую стену, где большими черными буквами было начертано: «Да благословит Бог твой приход и уход!»

— Да пребудет всегда Матерь Божия с нами, аминь! — отвечал господин Шварц, слегка поклонившись. Затем под руку с благочестивой начальницей вошел в приемную, дверь которой она тут же заперла за собой.

— Сядемте, дорогой господин смотритель,— проговорила достойная женщина, по всем признакам, постоянно постившаяся и таким образом, если не другими делами, думавшая угодить Богу.— Чему обязана я честью вашего дорогого посещения? Прошлым воскресеньем мы приветствовали друг друга в церкви.

— Как и всегда, благочестивая начальница, привела меня забота о ваших воспитанниках. К несчастью, приходится снова жаловаться на одну из ваших заблудших овец, которых вы всеми силами стараетесь приучить к покаянию и молитве. Просто невероятно, но на некоторых из этих созданий, получающих все необходимое от нашей милости, просто-таки нисходит злой дух. Невероятно! Казалось бы, эти создания, которых призрели, кормят и воспитывают из милости и сострадания, должны бы знать только кротость и молитву!

— Вы пугаете меня, господин смотритель! Опять жалоба? В постыдных газетах нашей столицы так называемые либералы утверждают, что я чересчур строга и набожна, но я спрашиваю вас, лучше знающего все обстоятельства нашей жизни, не чересчур ли я добра и снисходительна?

— Строгая дисциплина и покаяние угодны Богу, дорогая начальница. Что до меня, то, по-моему, воспитываемых здесь девочек держат недостаточно строго, их недостаточно усердно воспитывают, им позволяют вещи, неприемлемые для детей, которых приютили из милости и сострадания. Так, например, каким образом в этот дом молитвы попали предметы искусства?

— Вполне согласна с вами, господин смотритель; я думаю, вы имеете в виду Жозефину? Коробка с красками у нее отобрана и разломана, и я еще строже заставлю ее нести покаяние.

— Эта Жозефина — дерзкий и неприятный ребенок, и я прошу вас обратить на нее самое пристальное внимание. У меня есть основания подозревать ее в бесчестности, потому что выручка ее слишком мала, хотя она и продала большую часть своего товара на благотворительном базаре.

— Неслыханное дело! — всплеснула начальница своими костлявыми руками.— Какое постыдное известие!

— И кроме того она упрямилась, не желая обращать внимания на мои слова: когда их королевские высочества удостоили ее чести подойти к ней за покупками, она, вообразите себе, все время называла их благородный господин и благородная госпожа, несмотря на то, что я шепнул ей, как следует к ним обращаться.

— О, я выхожу из себя от гнева и стыда! Что теперь подумают при дворе о моем воспитательном доме?

— Более того. Эта испорченная девчонка с совершенно непонятным бесстыдством навязывала их высочествам свои скверные картинки…

— Как, их высочества видели, что…

— Что в воспитательном доме вместо молитвы и покаяния допускаются безбожные искусства. Этот чертенок вынудил их высочества купить ее дрянные картинки, прежде чем я успел отнять их у нее,— рассказывал господин Шварц.

— О Боже, ведь это ужасно! — воскликнула тощая начальница, и лицо ее при этом приняло самое что ни на есть бесовское выражение.— Значит, Жозефина украдкой отнесла на базар их величеств свои безбожные произведения и выставила их там! Какой позор для всего нашего дома! Это мое упущение, господин смотритель, но нельзя же уследить за каждой из этих притворщиц. О животные! О лицемерные твари! Когда следишь за ними, они поют и молятся, но стоит лишь отвернуться, и они делаются хуже всяких змей!… Есть ли у вас какие-нибудь жалобы и на других?

— Нет, благочестивая начальница, другие были скромны, честны, кротки, готовы к молитве и покаянию.

— Опять эта негодница Жозефина, эта коварная тварь! Подождите минуту, многоуважаемый господин смотритель, я приведу ее сюда.

Теперь заметим, что из всего множества мальчиков и девочек, населяющих воспитательный дом, одна лишь Жозефина была вполне невинной чистой девочкой; среди лицемерок и притворщиц лишь одна она молилась искренне, но втихомолку, лежа на своей убогой постели в общей спальне; именно поэтому она слыла безбожницей среди кротких и благочестивых.

Жозефине и в голову не приходило украсть что-нибудь, а большая часть остальных воспитанниц постоянно находила возможность во время базара утаить для себя какие-нибудь лакомства. Но эти лицемерки, ставшие такими не без влияния благочестивой начальницы, ловко скрывали от всех свое воровство.