Георг Борн - Грешница и кающаяся. Часть II

— Нет, оно мне понадобится сегодня вечером; в Ла-Рокет поступил один смертник, и мы будем строить ему трон.

— Ну, если так, тогда и смотреть не стоит,— сказал Шлеве,— потому что описать словами ваш костюм довольно трудно.

— Вовсе нет, он очень прост: красная рубаха, черные панталоны и высокие сапоги — вот и все.

— Ваше платье еще новое?

— Совсем новое,— отвечал помощник палача.

— Я дал бы вам сорок франков, если бы вы одолжили мне его до завтра.

— Сорок франков? — воскликнул работник.— Черт возьми, это было бы неплохо.

— И мне это выгодней,— сказал барон.— Портному я заплатил бы шестьдесят, а вам дам только сорок и вдобавок получу подлинный костюм.

— Да,— заверил помощник палача,— это так.

— Скажите, а платья ваших товарищей и ваше одинаковы?

— Конечно, все костюмы совершенно одинаковы, и потому мне кажется, что ваше дело можно уладить.

— Если так, то я сейчас же дам вам сорок франков.

— А я дам вам свой костюм, а на вечер займу такой же у Германа, так как иначе меня не пустят в тюрьму. Ну, а ночью, при постройке эшафота, там уже будет все равно, красная или белая на мне рубаха — ночью все кошки серы.

— Хорошо,— сказал барон,— но вы должны молчать об этом, потому что мне будет очень неприятно, если на празднике узнают, что я надел ваше настоящее платье.

— Не беспокойтесь, никто ничего не узнает,— ответил помощник палача и быстро зашагал через двор.

Барон с радостным нетерпением провожал его взглядом; все шло как нельзя лучше, теперь он сможет быть к полудню в Ла-Рокет, как и обещал.

Помощник палача скоро вернулся с пакетом в руках; он развернул его перед Шлеве, чтобы показать, за что тот платит деньги.

Там была темно-красная рубаха с вышитым на груди серебряным топором, черные бархатные панталоны и соединенные с ними блестящие сапоги.

— Возьмите сорок франков,— сказал барон, протягивая две монеты.— Мы в расчете?

— А вы вернете мне мои вещи?

— Конечно! Но может случиться, что мне разорвут рубаху или обольют вином панталоны.

— Ага, если так, то с вас восемьдесят франков,— воскликнул помощник палача,— чтобы я в случае чего мог заказать себе новое платье. Я не знал, что вы собираетесь в кабак.

Барону ничего не оставалось, как достать еще две монеты.

— Вот вам восемьдесят франков — видите, четыре двадцати франковые монеты. Теперь вы удовлетворены?

— Некоторым образом… Но… если вещи вам больше не понадобятся, вы принесете их назад? За одолжение и пользование этим платьем восемьдесят франков — не так уж много!

Шлеве отлично видел, что помощник палача хочет содрать с него как можно больше, но он был рад, что вещи, посредством которых он собирался спасти заключенного в Ла-Рокет, находятся у него, и с готовностью подтвердил, что после маскарада костюм будет сразу же возвращен владельцу.

— Теперь, чтобы я поточней мог войти в образ, сообщите мне, пожалуйста, некоторые подробности. В котором часу вы пойдете вечером к приговоренному?

— Около одиннадцати.

— А когда начнете строить эшафот?

— Около десяти.

— Когда же гильотина скажет свое слово?

— Завтра в семь часов утра дело будет сделано.

— Хотелось бы посмотреть на это занятное зрелище. Казнен будет знаменитый Фукс, бежавший с каторги?

— Да, он! Я думаю, нам придется немало с ним повозиться.

— Его товарищ бежал, как я слышал?

— Да, к сожалению,— сказал помощник палача,— а то мы получили бы не по пяти франков на человека, а вдвое больше.

— Видели вы когда-нибудь Фукса?

— Нет, но сегодня в одиннадцать часов я успею им вдоволь налюбоваться.

— Поосторожней с ним!

— Вы думаете, он может что-нибудь мне сделать?

— С такими людьми шутки плохи.

— Стоит ему только пошевелить рукой, я зарублю его топором, как бешеную собаку.

— Но таким образом вы избавите его от публичного наказания.

— Мне что за дело; он будет в таком случае не первым, кого мы потащим на эшафот мертвым.

— С вами так интересно болтать, что я никак не могу заставить себя уйти. Но… спасибо!

— Желаю вам повеселиться на маскараде!

— А я вам желаю повеселиться на казни; у всякого свой праздник.

Помощник палача рассмеялся, а Шлеве, спрятав пакет под плащ, кивнул ему и удалился.

Предстояла еще одна трудность. Тюремный сторож ни под каким видом не должен был заметить пакета. Поэтому барон завернул в один дом, чтобы как следует скрыть предназначенные для Фукса вещи.

Красную рубаху ему удалось свернуть таким образом, что она вошла в карман плаща, но что делать с панталонами и сапогами? Ничего не придумав, Шлеве решил положиться на свое везение и, укрепив на себе то и другое как можно незаметнее, закутался в широкий плащ.

Пасмурная дождливая погода благоприятствовала его замыслу. Состроив грустную мину, он миновал Пер-Лашез и вышел на улицу Ла-Рокет. Чем ближе подходил он к лобному месту, тем печальней становилось его лицо — барон входил в роль.

Наконец он увидел перед собой площадь и мрачные тюремные здания.

Мы забыли упомянуть, что возле больших тюремных ворот торчало пять железных стоек, вкопанных в землю и служащих для укрепления эшафота; но их не употребляли, потому что они находились слишком близко у стены, а эшафот возводили в стороне, на деревянных столбах.

Барон, погруженный в свои мысли, зацепился за одну из стоек и чуть не упал.

Осмотревшись, он увидел, что заставило его споткнуться, и, саркастически усмехнувшись, пробормотал:

— Однако, было бы большим несчастьем, если бы и я здесь пал.

Когда он подошел к тюремным воротам, часы пробили двенадцать. Господин д'Эпервье, надо думать, места себе не находил, ожидая ключа.

Шлеве позвонил, стараясь держаться скромно и боязливо, как по обыкновению ведут себя родственники, навещающие приговоренных преступников. Он даже сумел прослезиться.

Сторож, звеня ключами, подошел к двери и отворил ее. Барона он не мог узнать, потому что накануне впускал и выпускал его в темноте и не разглядел лица; кроме того барон, как мы уже знаем, до неузнаваемости изменил свою внешность.

— Я хотел бы видеть господина обер-инспектора,— произнес Шлеве голосом, в котором звучало неподдельное горе.

— Это невозможно!

— О, умоляю вас: попросите его принять меня и выслушать только несколько слов; я брат заключенного в Ла-Рокет.

Словосочетанием «заключенный в Ла-Рокет» обозначался приговоренный к смерти, и сторож понял его.

— Вы брат Фукса? В таком случае войдите.

— Да, самый несчастный из всех братьев на свете!

— Покажите свои бумаги,— сказал сторож и, заперев за вошедшим тяжелую дверь, внимательно посмотрел на него.

Часовые мерно шагали взад-вперед неподалеку от того места, где барон Шлеве вед свой разговор с привратником.