Николай Паниев - На грани жизни и смерти

— Я никого не могу принять... сейчас, — тихим голосом попросила Анна Орестовна свою верную гримершу Настю.

Настя направилась к двери с ключом, но после еще одного настойчивого стука в комнату вошли двое. Гринина узнала в одном из них веселого француза, который, конечно же, пользуясь знакомством с русской балериной, считал своим долгом выразить ей восхищение. Второго она видела впервые, но в том, что он тоже был иностранцем, не сомневалась. Не успел Бланше закончить просьбу о коротком интервью для него и коллеги из Болгарии, как вошел Леопольд, бросил на мужчин быстрый оценивающий взгляд, поторопил балерину:

— Вас ждет... толпа. Советую с черного хода. Там будут сани...

— Пойдемте, — балерина поднялась. — Я, право, устала, господа, — сказала она гостям.

— Болгарский журналист Христо Балев, — представил Бланше своего друга.

Гринина протянула руку.

— Господин болгарин, — улыбнулась она. — Мы, кажется, с вами соседи? Интервью можно и завтра, не так ли?

— Как вы пожелаете, госпожа Гринина, — сказал Балев. — Для летчика «завтра» надежда, для журналиста существует только «сегодня».

— Закон пишущих, мадам, — не замедлил подтвердить это француз.

Леопольд уже стоял у выхода, нетерпеливо поглядывая на Гринину.

— Надеюсь, что сани не умчатся без нас, — произнесла с улыбкой балерина. — Что ж, господа, я буду кратка. Сегодня я... на стороне революции. Навсегда. Этого вам достаточно, господа?

— Слова, достойные великой женщины! — воскликнул Бланше. — Русской женщины и балерины!

Настя помогла накинуть на плечи Анны Орестовны тяжелую доху.

— Благодарю вас. Передадим ваши слова в Болгарию! — взволнованно, произнес Балев и низко поклонился балерине.

Театральный подъезд был запружен вооруженными людьми. Анна Гринина с трудом пробиралась к извозчичьим саням. Возле саней балерину окружили студенты и курсистки, протягивая ей крохотные букетики цветов. Леопольд, ни на кого не глядя, с высокомерным видом подошел к Анне, подчеркнуто вежливо помог ей сесть в сани, потом уселся сам и, бросив презрительный взгляд на толпу матросов и солдат, сердито крикнул извозчику:

— Трогай!

Сказать привычное «Пшел!» не решился: не те времена.

Сани медленно тронулись. Чтобы развеселить приунывших друзей, Жорж Бланше сделал вид, что стреляет в надменного мужчину, который увез балерину:

— Пиф-паф!

Пчелинцев, кивнув в сторону удаляющихся саней, заметил:

— Такой еще будет стрелять в революцию.

По дороге домой Леопольд долго молчал, изредка бросая косые взгляды на Анну, державшую в руках каравай. Всем своим видом Леопольд выказывал свое возмущение и презрение. Уголки губ Анны тронула легкая улыбка. Это привело его в бешенство. И он не выдержал:

— Изволите играть в революцию? Русская балерина перешла на сторону революции? Как эскадрон... Перемахнули на ту сторону. Что ж, лошадок обычно за это кормят. Вот и дали нам хлеба... И мы лобызаемся с мужичьем. Срам и позор! На всю Россию! На весь мир! Муж ваш в опале, ему на горло сапогом наступили...

Анна насмешливо бросила:

— А вам, Лео, и наступить не на что... Вы неуязвимы...

Леопольд зло сверкнул глазами. Сани остановились у подъезда. Соскочив на тротуар, Леопольд уже без напускной галантности, небрежно протянул руку Анне, а другой рукой взял у нее каравай хлеба и бросил бедно одетому мальчугану, неожиданно очутившемуся рядом.

Анна Орестовна посмотрела на мальчугана, который переминался с ноги на ногу, не зная, что делать с хлебом.

— Ешь на здоровье, мальчик! — сказала она и, не взглянув на Леопольда, быстро пошла к подъезду. Леопольд сунул извозчику деньги и торопливо зашагал следом за Анной.

Старик извозчик, покачав головой, сердито сплюнул.

— Ишь скотина! Хлебом бросаться вздумал. — Повернувшись к пареньку, добавил: — Запомни это, Тимка! Пригодится! Ну а теперь садись, господин хороший, подвезу. Чего доброго, околеешь на морозе. Одежонка-то у тебя, вижу, совсем худая.

— Не околею! — сказал Тимка, которого почему-то на этот раз не тянуло прокатиться в санях. Он долго стоял в раздумье. Хлеб ему бросили как собаке — это, конечно, было обидно. Но зато сама Анна Орестовна Гринина улыбнулась ему, сказала доброе слово.

— Ну же, садись да поживее!

Голос старика вывел Тимку из оцепенения. Он сел на краешек сиденья, бережно прижимая к груди хлеб. Сани тронулись. Тимка не спускал глаз с дома, в котором скрылась Анна Орестовна. В светлом квадрате большого окна мелькали тени людей. Мальчику показалось, что тот злой человек, который швырнул ему хлеб, поднимает руку, словно хочет кого-то ударить. Тимка спрыгнул в сугроб, бросился к парадной двери и неистово забарабанил в нее кулаками.

После возвращения Анны и Леопольда у Грининых разыгралась бурная сцена. Вне себя от ярости, Леопольд кричал:

— Какой стыд! Позор! Балерина Гринина тешит солдатню! На всю Россию, на весь мир позор!

Муж балерины Кирилл Васильевич пытался урезонить младшего брата:

— Леопольд! Ради всего святого, перестань! Господи, до чего мы дожили, что творится. Это не жизнь, а сплошной хаос, ад... Где же выход?

Леопольд сделал рукой движение, словно нажимал спуск пистолета.

— Спасение вот в этом, дорогой брат, певец России! Только не-ко-му! Некому стрелять. Нет силы, способной свернуть шеи этим скотам, спасти Россию от позора. Этот сброд растопчет нас, уничтожит. А я жить хочу! Жить!

Анна Орестовна, до этого молча наблюдавшая за разыгравшейся на ее глазах сценой, презрительно бросила Леопольду:

— Вдобавок ко всему прочему вы еще и... трус!

Лицо Леопольда перекосилось, словно от пощечины. Он угрожающе поднял руку и шагнул к Анне. Она смотрела на него в упор, в уголках губ опять играла улыбка, которая всегда выводила Леопольда из себя. В ней сквозили ирония и торжество. Да, эта женщина, которая после рождения сына подумывала уже покинуть сцену и заняться преподаванием, своим служением революции торжествовала победу и над ним. Ее муж предостерегающе окликнул:

— Анна!

Поэт хорошо знал своего брата и понимал, что назревает большой скандал. Раздался звон разбитого стекла. Ворвавшийся в комнату ветер всколыхнул шелковую гардину. Испуганно выключив свет, Леопольд бросился к окну. В полосе света уличного фонаря мелькнула убегающая фигурка. Он узнал — это был тот самый мальчишка.

Леопольд процедил сквозь зубы:

— Мерзавец! Ему дали хлеба, а он... камень в окно...

Это и впрямь был Тимка. Он бежал, крепко прижимая к груди каравай...

Анна Орестовна повернула выключатель, и в комнате вновь зажегся свет. Леопольд принялся затыкать дыру в окне подушкой.

— Это вам даром не пройдет, мадам, — произнес он угрожающе. — Подождем лучших времен. А времена эти, смею вас заверить, не за горами.