Юлиан Семенов - Экспансия — I

Председатель. — Конечно.

Фишер. — Я считаю Герхардта Эйслера законченным террористом, опасным для Соединенных Штатов и Германии. То, что этот человек является моим братом, заставляет меня особенно остро ощущать большевистскую угрозу Сталина. Он намерен навязать свой строй Европе и всему миру. Будучи слугой сталинского ГПУ, мой брат готов отдать на закланье детей, сестру, лучших друзей. С тех пор как я узнала, что он в Штатах, я испытывала постоянный страх за Америку. Пользуясь симпатией к нацистским жертвам, Герхардт Эйслер развернул здесь свою подрывную работу. Он приехал сюда с заданием установить в США тоталитарную систему, вождем которой будет Сталин.

Председатель. — Нам бы хотелось узнать о деятельности Герхардта Эйслера, начиная с июня сорок первого, когда он приехал в Штаты.

Фишер. — Впервые он приехал в Штаты в тридцать третьем, после того как я встретила его в квартире моего младшего брата, композитора Ганса Эйслера в Париже, по адресу четыре, Плас Вожирар, где Ганс жил после эмиграции из нацистской Германии. Герхардт ехал в Штаты, чтобы возглавить антиправительственную борьбу. Я считаю, что все эти годы он возглавлял здесь подпольную сеть русской секретной службы.

Председатель. — Будучи членом Коминтерна?

Фишер. — Да, несмотря даже на то, что с двадцать восьмого по тридцатый год он был в оппозиции к Сталину.

Сенатор Рассел. — Где еще бывал ваш брат, являясь членом Коминтерна?

Фишер. — В Испании, Австрии, Чехословакии.

Председатель. — Миссис Фишер, почему вы вышли из коммунистической партии?

Фишер. — Потому что Сталин сделал Коминтерн подразделением ГПУ.

Сенатор Мундт. — «Нью-Йорк таймс» еще десять лет назад писала, что коммунистическая партия не есть партия, а конспиративная группа, ставящая своей целью разрушение демократии и захват власти. Так ли это?

Фишер. — Да.

Председатель. — Правда ли, что ваш брат был узником концентрационного лагеря?

Фишер. — Нет.

Сенатор Мундт. — Но следователь Стриплинг представил нам документы о том, что он был жертвой нацистского террора.

Фишер. — Он был заключен в лагерь правительством Виши, генералом Петэном...

Председатель. — За антинацистскую деятельность?

Фишер. — За коммунистическую деятельность. Французская полиция знала, что он коммунист высокого уровня, и хотела изъять его из общественной жизни, поскольку Франция была оккупирована Гитлером...

Сенатор Никсон. — Вы запросили право на американское гражданство?

Фишер. — Да.

Никсон. — Могу ли я считать, что, несмотря на выход из компартии, вы по-прежнему симпатизируете марксизму, поскольку очень хорошо информированы о том, что происходит в их рядах, в частности с вашим братом.

Фишер. — Сейчас мы видим угрозу сталинской империи всему миру. Я должна быть информированной, чтобы вести борьбу против большевистского терроризма.

Председатель. — Нам надо поскорее заканчивать это дело, потому что в Сенате предстоит голосование по важному вопросу и нам необходимо быть там...

Сенатор Вайль. — Миссис Фишер, вы сказали, что у вас есть младший брат, какой-то композитор. Он по-прежнему живет в Штатах?

Фишер. — Да.

Сенатор Вайль. — Ваши братья поддерживали контакт во Франции? Здесь они тоже контактируют?

Фишер. — Да.

Сенатор Вайль. — Каковы ваши отношения с композитором... С вашим младшим братом?

Фишер. — Такие же, как со старшим.

Сенатор Вайль. — Следовательно, вы прервали отношения с Гансом Эйслером по тем же причинам, что и с Герхардтом?

Фишер. — Да.

Сенатор Вайль. — Ваш брат-композитор тоже коммунист?

Фишер. — В философском смысле — бесспорно.

Сенатор Никсон. — Он близок с Герхардтом Эйслером?

Фишер. — Да.

Сенатор Боннер. — Поскольку вам хорошо известна активность коммунистов, ответьте: как много Коминтерн направил своих людей из Москвы в Соединенные Штаты?

Фишер. — Несколько тысяч.

Штирлиц аккуратно отодвинул от себя широкий телетайпный лист, поднял голову; Роумэн сидел напротив, вытянув ноги; нижняя челюсть выпячена, словно у него случился волчий закус; волосы растрепаны, воротник рубашки расстегнут, галстук приспущен.

— А вы чего разволновались? — спросил Штирлиц. — Вы уже знали обо всем этом, когда требовали моей консультации по фашизму?

— Сейчас снова врежу, — пообещал Роумэн. — И это будет плохо.

— Эта Фишер напоминает мне Ван дер Люббе, — заметил Штирлиц.

— Сука.

— Почему? Отрабатывает свое американское гражданство. Она же запросила гражданство... Его надо заработать... Ей написали сценарий, она его толково выучила... Дамочку в свое время куда-то не избрали, обиделась... Но сюжет действительно шекспировский: так топить братьев... Нет ничего опаснее истерической климактерички, честное слово... Никто так не поддается режиссуре, как женщины...

— Кто обидел дамочку? — спросил Роумэн.

— Вы что, не слыхали о ней раньше?

— Нет.

— Она хотела повалить Эрнста Тельмана, лидера германских коммунистов. С ультралевых позиций. Не вышло. Тогда она закусила удила, ведь очень хочется быть первой... Между прочим, совсем недалеко от Муссолини, от этого левого социалиста... Не находите?

— Я очень люблю Ганса...

— Какого?

— Эйслера.

Штирлиц осторожно кашлянул, не поднимая глаз на Роумэна, спросил:

— Знаете его музыку?

— Я ни черта не понимаю в музыке. Я люблю его, как человека. Он замечательный парень. Очень добрый, мягкий... Террорист... Ну, сука, а?! И какую она перла ахинею: «Его посадили в лагерь не за антинацистскую, а за коммунистическую деятельность». Ведь это одно и то же!

— Слушайте, Пол... Только не бейте меня в лоб, ладно...

— Ну...

— Только пообещайте не бить. А то я отвечу. Пепельницей по голове. Я это умею, честное слово. Обещаете?

— Обещаю.

— Кто еще знает о том, что вы дружили с Эйслером?

— А вам какое дело?

— Никакого... Не связана ли... Не связаны ли близкие вам люди с делом, начавшимся в Вашингтоне...

— Думай, что говоришь, нацистская гадина.

— Я думаю, что говорю, чиновник, выполняющий задания твоих гитлеров, — Штирлиц кивнул на телетайп. — Или ты считаешь, что вся эта гнусь — венец демократии?

— Повтори, что ты сказал.

— Что ты служишь новым ги...

— Я не об этом... Почему ты связываешь женщину, которая... Почему ты посмел назвать ее агентом Кемпа? Почему ты, тварь, которая воспитана в вонючем рейхе, где никто и никому не верил, смеешь мазать фишеровским дерьмом женщину, которую не знаешь?!

— Опусти руку! Опусти... Вот так... Теперь я тебе отвечу...