Юлиан Семенов - Экспансия — I

— Бедненький, — сказала Криста шепотом, — он же совсем маленький. Можно я возьму его?

— В «Альамбру»? — Блас несколько удивился. — В ночной бар?

— Нельзя?

— Нет, там можно все... Я вас потому туда и веду... Очень хочется взять котенка?

— Нельзя же его здесь оставлять, он погибнет.

— Все равно в «Альамбре» бросите.

— Я его заберу в Мадрид.

— В автобус не пустят.

— Почему?

— Потому что у нас запрещено то, что кажется отклонением от нормы... Запрещать-то всегда легче, чем разрешать.

— Зачем вы нападаете на все, что здесь существует?

— Далеко не на все... А нападаю оттого, что очень люблю свою страну. И мне за нее больно...

— Не преувеличиваете? Смотрите, люди смеются, поют, гуляют. Как на празднике. Я никогда и нигде не видела, чтобы ночные улицы были такими веселыми. А вы всем недовольны. Может, вы действительно слишком обидчивы?

— Конечно, обидчив, — ответил Блас. — Покажите хотя бы одного необидчивого человека...

— Смотрите на меня, — сказала Криста. — Я лишена этого чувства.

— Нет, — он покачал головой. — Я вам не верю.

Криста подышала на голову котенка; он замурлыкал еще громче.

— Вот видишь, цветной, — сказала она ему, — мне не верят...

— А вы и сами себе не верите, — добавил Блас, — я же вижу...

— Не верю так не верю, — легко согласилась Криста, — я не спорю.

— Странная вы какая-то.

— Да? Это хорошо или плохо?

— Странно, — повторил он и крикнул проезжавшему экипажу: — Ойга, пссст! 59 59 Ойга, пссст! — слушай, стой! (исп.).

Кучер, разряженный, как матадор, резко остановил лошадь.

— Едем смотреть город, — сказал Блас. — Любите кататься в экипаже?

— Я еще никогда не каталась.

— Загадывайте желание...

— Это как? — удивилась она.

— Очень просто. Если у вас случается что-то первый раз в жизни, надо загадать желание, и оно обязательно сбудется. Когда в нашем доме появлялось первое яблоко, мама всегда просила нас загадывать желания...

— Сбывалось?

— Ни разу.

— А что же тогда этот кабальеро нас учит? — тихо спросила Криста котенка, снова согрев его голову дыханием.

— Я не учу, — ответил Блас. — Я делюсь с вами тем, что мне открыла мама...

Криста легко коснулась его руки своей:

— Не сердитесь. Может, лучше вы отвезете нас в отель?

— Нас? — переспросил он. — Мы можем поехать ко мне.

— Нас, — она улыбнулась, кивнув на котенка, устроившегося у нее на груди.

— Нет уж, сначала поедем по ночному городу, а после заставим вас, — он тоже кивнул на котенка, — танцевать прощальный вальс. Об этом завтра будут говорить в городе, такого еще не было в «Альамбре»... Да и «Альамбры» не было, ее только как месяц открыли, с джазом, баром и всем прочим, разве допустимо было такое еще год назад?! Ни за что! Покушение на традицию, разложение нравов, следование нездоровым влияниям... У нас почти дословно повторяли Геббельса, пока побеждал Гитлер... А теперь надо показать американцам, что нам нравятся их влияния... Даже патент на виски купили, надо ж было дать взятку дядям из Нью-Йорка, вот и всучили им деньги за право продавать то, что здесь никто не пьет.

Возница был молчаливый, а может, просто устал, голова то и дело обваливалась на грудь, лошадь шла по знакомому ей маршруту, светлые улицы сменялись темными, набережная Гвадалквивира казалась зловещей, потому что здесь было мало огней, вода не шумела, кое-где торчали камни и угадывались отмели; как не стыдно лгать в туристских проспектах, подумала Криста, «самая многоводная река Испании, течение ее бурно и грохочуще»... Все, повсюду, всем врут. На этом стоит мир, подумала она. Врут в большом и малом, даже когда идут по нужде, спрашивают, где можно помыть руки; как врали, так и будут врать, не только чужим, но и себе, так во веки веков заведено, так и идет, так и будет идти.

— Что загрустили? — спросил Блас.

— Так, — ответила она. — Иногда и это случается. Не обращайте внимания.

— Мне очень передается настроение женщины.

— Это плохо.

— Я знаю.

— Постарайтесь жить отдельно от людей. Замкнитесь в себе, говорите с собой, спорьте, шутите, любите себя, браните, но только в самом себе... Знаете, как это удобно?

— Для этого надо быть сильным.

Криста покачала головой и, погладив котенка, сказала:

— Для этого надо верить в то, что все мы марионетки и правит нами рок, которого нельзя избежать, но от которого можно на какое-то время укрыться...

— Послушайте, — сказал Блас, — я боюсь, мы с вами крепко напьемся в «Альамбре»... Там просто нельзя не напиться... Поэтому скажите-ка мне, пока я не забыл спросить... Кемп просил сделать это сразу, но мне, честно говоря, как-то расхотелось заниматься делом, когда я встретил вас. Это не очень-то сопрягается — вы и дело... Кемп просил узнать, как правильно пишется имя вашего руководителя?

— Густав, — машинально ответила Криста, потом резко обернулась к Бласу и, нервно погладив котенка, спросила: — Вы имеете в виду руководителя моей дипломной работы?

— Будем считать, что так...

— Почему Кемп сам не задал мне этого вопроса?

— Не знаю... Он позвонил мне за час перед вашим приходом... Честно говоря, мне поперек горла стоят его гости... Я думал, что и на этот раз пришлют какую-нибудь старую каргу с внуком, которую надо практиковать в испанском языке, пока ребенок жарится на солнце... Он просил вам сказать, что Роумэн не вернется до утра... У него дело... Какое-то дело, связанное с вами, понимаете? И просил узнать имя вашего руководителя, почему-то именно имя... И еще он просил вас связаться с этим самым Густавом, а потом перезвонить к нему, он ждет...

— Подождет до завтра... Все равно сейчас поздно...

— Он сказал, что это надо сделать сегодня ночью.

— А что же вы молчали?

— Потому что ночь у нас начинается в три часа, а сейчас еще нет и двух, и еще оттого, что вы красивая, а я испанец... Если хотите, заедем ко мне, оттуда позвоните, а, потом отправимся в «Альамбру»...

Через двадцать минут был зафиксирован номер телефона в Мюнхене, который заказала Криста, после того как центральная станция дала соединение; человек, сидевший в запертой комнате квартиры Бласа на параллельном аппарате, линию разъединил.

С Кемпом ей тоже не удалось поговорить — линия была прервана таким же образом.

— Не отчаивайтесь, — сказал Блас, — это Испания. Связь работает чудовищно. Я подтвержу, что вы звонили всю ночь...

— Спасибо, Блас.

...Настоящий Блас де ля Фуэнтес-и-Гоморра продолжал тем временем сидеть в темной комнате за городом, куда его вывезли еще днем, за три часа перед прибытием Кристы в Севилью, а тот, кто этим вечером играл его роль, возил женщину в «Альамбру», поил вином, куда была подмешана водка, и вернул ее в отель «Мадрид» уже в пять утра, когда вот-вот должно было начинать светать, был Энрике, человек Роумэна, из семьи республиканцев.