Ян Гийу - Путь в Иерусалим

Однако с другой стороны нужно помнить о том, что лошади, как и ближние наши, как братья и родичи, рано или поздно умирают. Уже по той простой причине, что лошади живут меньше, чем люди, Арну придется скорбеть не по одному коню. Это как со старшими родственниками, и скорбь о них не является греховной. Печаль — часть жизни, данной нам Богом.

Арн немного утешился, но лишь потому, что понял: греха в его грустных думах о расставании с Шамсином нет.

Хотя теперь Арн был взрослым, он немного всплакнул, когда обоз выезжал из Школы Жизни. Никто, кроме брата Гильберта, не видел его слез. И никто, кроме брата Гильберта, не смог бы понять, почему он плачет. Ибо у других монахов и послушников, как и у Арна, дом на земле был только в том месте, где были другие братья. А что знали они о конях из Святой Земли?

В канун праздника святого Варфоломея, когда в Западном Геталанде убирали урожай и закалывали коз, Арн увидел на горизонте шпиль Варнхемской церкви, сперва неясно, словно это была верхушка засохшего или разбитого молнией дерева в густой дубраве, а потом совершенно отчетливо.

В детских воспоминаниях Арна не сохранилось церкви, его тронуло не это, но он знал, что там, внутри, была похоронена его мать, та, к которой он каждый вечер обращался в своих молитвах. Казалось, она оставалась живой, а там покоились лишь ее останки; из тайников памяти всплыла неясная картина, как он ребенком стоял во время похорон среди множества чужих мужчин, которые тогда еще не были его любимыми братьями. Преисполнившись торжественности, он проехал через монастырские ворота, даже не подумав о том, узнает ли он это место, хотя он его узнал, или о том, насколько все вокруг разрушено. Поприветствовав отца Генриха, который вышел навстречу вновь прибывшим к воротам монастыря, он попросил прощения и поспешил к церкви, но прежде, чем подойти к алтарю, упал на колени при входе и перекрестился.

В церкви находились два послушника. Стоя на коленях, они обрабатывали каменную плиту на могиле его матери, которая раньше была помечена лишь крохотным, почти незаметным значком; теперь, когда цистерцианцы одержали великую победу над светской властью и Monasterio Beatae Mariae de Varnhemio стал безопасным местом как для братии, так и для погребенных здесь, отец Генрих решил, что могила Сигрид должна быть украшена. Он рассчитывал, что работа будет закончена к прибытию обоза из Школы Жизни. Однако погода необычайно благоприятствовала поездке, и братья прибыли раньше, чем планировалось.

Когда Арн застенчиво поздоровался с послушниками — сперва на латыни, которой они владели не очень хорошо, потом на французском, которого они не понимали вовсе, и, наконец, на северном языке, который оказался их родным, хотя речь их была более певучей, чем ее помнил Арн, — он опустился на колени и прочитал молитву. Арн был счастлив, что наконец-то вернулся сюда и благодарил Бога за это.

Читая надпись на могильной плите, ту, которая уже была высечена, и ту, которую только наметили, он почувствовал, словно его мать жива, и жива не только ее душа, но и она сама, ее плоть и кровь. Ему казалось, что он видит, как она лежит и улыбается ему. «Здесь, под камнем, вкушает вечный мир наша благословенная дарительница Сигрид, родившаяся в 1127 и умершая в 1155 году от Рождества Христова», — прочитал он. Ниже был набросан рисунок льва и чего-то еще, что было ему непонятно. Он видел перед собой руки матери, чувствовал ее запах и грезил, что слышит ее голос. Во время благодарственного молебна по случаю приезда Сигрид вспоминали с благодарностью снова и снова, и это вызвало в Арне чувства смутные и неопределенные, в которых он тут же решил исповедаться. Он испугался, что в него вселилось высокомерие.

В течение недель, предшествовавших визиту архиепископа Стефана и новому назначению отца Генриха приором Варнхема, брат Гильберт и Арн вместе с несколькими местными послушниками лихорадочно работали над тем, чтобы привести в порядок водостоки. Большой мельничный пруд застоялся, и его нужно было прочистить; канал, по которому вода подводилась к большим и маленьким колесам, был частично разрушен, мельничные колеса нуждались в починке. Вода была нужна везде: в лаватории и на кухне, в стеклодувных мастерских, на мельнице и в столярнях, поэтому те, кто занимался водоснабжением, освобождались от молитв и чтений в течение всего дня. Арн забирался в постель после всенощной и спал без сновидений до заутрени, а утром снова приступал к делу. Так продолжалось день за днем, и Арну казалось, этой работе не будет конца.

Зато, когда архиепископ и его свита въехали в ворота Варнхема, чистая вода снова струилась в лаватории и на кухне, комнаты для гостей были заново облицованы и вычищены, а в одной из кузниц уже слышались удары молота о наковальню.

После обряда посвящения архиепископ проповедовал братьям о победе добра над злом и о том, что орден цистерцианцев теперь настолько силен, что в этой части мира для него больше не существует внешней угрозы, а сохраняется лишь постоянная опасность, которая всегда есть в жизни каждого человека: грехи высокомерия, лени или безразличия могут навлечь на него кару Божью. И поэтому никто не должен успокаиваться, нужно продолжать трудиться на благо Господа столь же усердно, как и раньше.

После праздничной трапезы архиепископ Стефан и отец Генрих скрылись в галерее — в том месте, где они всегда раньше сидели вместе, рядом с садом, который находился теперь в запустении. Они долго говорили о том, что, очевидно, не предназначалось для ушей других братьев, и потому разговор велся столь тихо, что монахи, работавшие в саду, лишь изредка слышали то или иное слово, нечаянно громко вырывавшееся у кого-нибудь из досточтимых мужей, после чего собеседники снова переходили на пониженные тона.

Примерно через час они пришли к согласию и позвали к себе Арна, который работал в одной из кузниц, где вышел из строя механизм, раздувавший меха.

Арн пошел в лаваторий и вымылся, думая о том, что нужно бы выбрить макушку, чего он не делал в последние недели, так как был освобожден от всех обязанностей, кроме работ по налаживанию водостоков. Проведя рукой по голове, он почувствовал полудюймовую щетину. В таком виде, пожалуй, нельзя являться перед архиепископом. Но с другой стороны, он не мог задерживаться, ведь его уже ждали.

Слегка смущенный, Арн пришел в галерею, опустился на колени перед архиепископом, поцеловал его руку и попросил прощения за свой неряшливый вид. Отец Генрих быстро объяснил, что Арн относился к числу тех, кто в течение последних недель выполнял тяжелую и очень важную работу, но архиепископ только отмахнулся от подобной мелочи и пригласил Арна сесть, что было неслыханной милостью.