Ян Гийу - Путь в Иерусалим

Внесли жаркое и новое пиво в больших кружках для каждого, и оказалось, что жаркое-то приготовлено из оленины, зажаренной на вертеле, и лежалой свинины. Как Арн и ожидал, оленина оказалась сухой и жесткой, ничем не приправленной, кроме соли, которой насыпали весьма щедро. Значит, они зажарили зверя, который утром был еще жив, а такое брат Ругьеро расценил бы как тяжкий грех, наравне с кощунством. Но Арн обещал себе, что будет стараться пребывать в хорошем настроении и ни на что не жаловаться. Он похвалил жаркое, жадно выпил пива и довольно зачмокал, по примеру всех остальных. Однако ему было трудно найти тему для разговора, и Альгот вынужден был прийти ему на помощь, расспрашивая об охоте, ибо каждый мужчина, похваляясь своими охотничьими победами, делался красноречив, как скальд, будь он даже отъявленный молчун.

Арн не знал, что говорить, когда призывают хвалиться, и отвечал кратко, немногословно, гораздо больше нахваливая своих рабов, искусных охотников, чем вызвал недоумение среди сидевших за столом. Поэтому в начале пира разговор тянулся, как улитка по высохшей тропинке. Когда же Альгот спросил Арна, не подстрелил ли он сам кого-нибудь на охоте, — хотя вопрос его был коварный, ибо гость был обязан слегка приврать, но не настолько, чтобы вызвать к себе недоверие, — Арн, тихо, опустив глаза, ответил, что убил шесть оленей и семь кабанов, а потом поспешно прибавил, что рабы его убили почти столько же. За столом воцарилось молчание. Но Арн не понял, что оно означает: на самом деле никто ему не поверил — все считали, что гость, конечно же, вправе слегка присочинить, но нельзя же так откровенно врать.

Один юноша, родство которого с Альготом Арн плохо себе уяснил, спросил насмешливо, промахнулся ли Арн хоть раз, или ему посчастливилось уложить всех с первого выстрела. Арн, не заметив подвоха, совершенно искренне признался, что убил всех зверей с первого раза. Тогда молодой человек издевательски захохотал и попросил позволить ему поднять кубок за столь удивительную меткость. Арн серьезно выпил за его здоровье, но щеки его запылали, едва он увидел издевку в глазах окружающих. Он догадался, что отвечал не умно на вопросы хозяев. Но ведь он говорил чистую правду, как же можно быть умнее, если лжешь? Над этим следовало подумать, и он был почти готов соврать что-нибудь половчее, чтобы погасить насмешки в глазах других.

Альгот сын Поля поспешил к Арну на помощь, заговорив о новых растениях из монастыря, о которых он был наслышан. Может, Арн расскажет о них поподробнее? Но молодой человек, посмеявшийся над Арном, не захотел дать ему сорваться со своего крючка и, многозначительно взглянув на Катарину, громко сказал, что будет худо, если такие вот хвастуны получат себе в жены славных девушек, не заслужив их своей силой и разумными речами. Из этого Арн сделал вывод, что враждебно настроенный юноша влюблен в Катарину, но до этого самому Арну не было никакого дела.

Альгот вновь повторил попытку заговорить на мирные монастырские темы, лишь бы не возвращаться к стрельбе из лука, которая могла вызвать еще больше негодования за столом. Однако Торд сын Гейра, как звали насмешливого юношу, стремился уложить Арна на обе лопатки. Желая показать свою силу Катарине, он предложил принести лук и поупражняться в стрельбе прямо здесь, благо что зал был длинным. Арн тут же дал согласие, краем глаза заметив, что Альгот сын Поля старается предотвратить состязание.

Послали рабов за луком и стрелами, а возле самой двери поставили пук соломы. Мишень находилась на расстоянии двадцати пяти шагов от людей. Торд сын Гейра взял лук со стрелами и громко сказал, что это не слишком большое расстояние для того, чтобы подстрелить кабана, и что, возможно, господин Арн, столь ловкий на охоте, захочет первым показать, как ему это удается. Тогда он сам, Торд, будет стрелять вторым.

Почувствовав холодную решимость, Арн встал. Ему не нравилось, куда завела его искренность, и он желал изменить положение, увидев в состязании выход. Медленно подойдя к Торду сыну Гейра, он почти вырвал у него лук, быстро подтянул тетиву и тщательно выбрал три стрелы. Одну из них он вложил в тетиву, натянул ее как можно сильнее, чтобы выстрелить в полную силу и чтобы стрела минимально отклонилась от цели. Арн попал в центр мишени, но на дюйм ниже, чем самая середина. Все вытянули шеи, глядя на пук соломы, и зашептались. Теперь Арн знал, как надо стрелять из этого лука, и не торопясь подготовился к двум остальным выстрелам. Стрелы его попали прямо в цель. Затем он молча протянул лук Торду сыну Гейра и сел на свое место.

Торд сын Гейра стоял, побледнев, уставившись на три стрелы, торчавшие совсем рядом из пука соломы. Он уже понял, что проиграл, но не знал теперь, как ему выйти из трудного положения. Любой путь представлялся постыдным, и он выбрал не лучший. Гневно отшвырнув от себя лук, он молча удалился под громкий хохот окружающих.

Арн молился про себя, чтобы гнев Торда утих и юноша извлек урок из своего высокомерия. И за себя он помолился, вспоминая слова святого Бернарда о гордыне, дабы не впасть в искушение и не оценить свою победу выше, чем должно.

Когда Альгот сын Поля оправился от изумления, увидев таланты Арна, он выказал бурную радость и тотчас пригласил всех опять за стол, чтобы выпить за меткого стрелка. Принесли еще больше пива, и Арн начал чувствовать себя свободнее. Вскоре он решил, что жесткая оленина вовсе не так плоха на вкус. Пиво же он пытался пить как настоящий мужчина.

Катарина теперь сама подавала Арну пиво, что служило выражением почтения, хотя она должна была делать это с самого начала, ибо сидела на месте хозяйки дома, а Арн был почетным гостем. Сперва она нашла его нерешительным и ничтожным. Теперь же она считала. что он слишком уж важный.

Вскоре Катарина вытеснила своего отца с почетного сиденья и оказалась рядом с Арном так близко, что он ощущал ее тело, когда она говорила с ним, все более оживляясь и показывая, как она ценит те умные вещи, которые сообщает ей Арн. Время от времени ее рука, словно бы невзначай, касалась его руки.

Арн был в восторге и пил кружку за кружкой. Его очень радовало, что Катарина, сперва державшаяся с ним так холодно и насмешливо, теперь сияла и тепло улыбалась ему, так что теплота эта заполняла все его существо.

Если бы Альгот сын Поля показал себя учтивым хозяином, он сделал бы порицание своей дочери, тем более что сам он не одобрял ее игривости. Но Альгот решил, что все хорошо. Одно дело, когда неприличное для юной девушки кокетство направлено на гордого, но бедного родича Торда сына Гейра, и совсем другое — на молодого господина из Арнеса. Так что он смотрел на происходившее сквозь пальцы, хотя, как любящий отец, и должен был бы строго одернуть свою дочь.