Тим Северин - Крест и клинок

— Гляди-ка, — сказал первый. — Он, несомненно, приверженец Аллаха. Видал я такое в Тунисе, в баньо.

Гектор поднял голову и увидел перед собой враждебное лицо обычного матроса. Неровный шрам шел от краешка рта к правому уху, придавая лицу весьма злобный вид. Позади стоял низкорослый, плохо выбритый человек в парике и платье, некогда отменном, а ныне потертом и в пятнах от водорослей. Гектор решил, что это офицер.

— Меня зовут Гектор Линч, — сказал он, обращаясь к офицеру. — Я из Ирландии.

— Папист, обратившийся в мусульманство, вот забавно! — усмехнулся офицер. — Ведро, дважды утонувшее в отхожем месте.

— Мой отец был протестантом, — устало начал Гектор, но офицер не дал ему договорить.

— Ты ренегат и отступник, к какой бы церкви ни принадлежал прежде. Ты служил берберийским пиратам и заслужил повешение. Но живой ты нужнее, чем мертвый. Тебя будут держать в цепях, пока мы не дойдем до порта. Там ты пожалеешь, что не пошел ко дну со своими дружками-грабителями.

Гектор хотел было спросить, куда идет судно, но тут его внимание привлек стук молотка. Неподалеку судовой кузнец сбивал ножное кольцо с истощенного галерного раба, которого, вероятно, успели спасти с тонущей «Славы моря». А за ним стоял и ждал своей очереди Дан, одетый в одну лишь набедренную повязку. И Гектор вспомнил, что мискито надел невольничье кольцо, когда попал на галеру, и Тургут не приказал его снять. Очевидно, команда военного корабля приняла Дана за раба, которого они освободили от корсаров. Гектор заставил себя отвести глаза. Любой знак, что они знакомы, может повредить Дану.

— Возьмите этого ренегата и поместите вместе с его дружками-мерзавцами! — приказал офицер, и Гектора тычками погнали к кучке мокрых и грязных людей, уцелевших после крушения галеры; среди них были несколько оджаков. Гектор стоял среди них, ожидая, когда всех отведут в тюремный трюм, и тут раздались радостные крики. Истощенный человек освободился от невольничьего кольца, и несколько членов команды военного судна собрались вокруг него, хлопали по спине и поздравляли с обретенной свободой. Гектор увидел, как Дан с равнодушным видом шагнул вперед и поставил ногу на наковальню. Несколько резких ударов — кузнец сбил заклепки с кольца, и снова раздались радостные крики. Но на сей раз поздравления длились недолго, потому что истощенный бывший раб вдруг повернулся и, вцепившись в набедренную повязку Дана, сдернул ее, оголив мискито. Указывая на обрезанный член Дана, обвинитель завопил мстительно и торжествующе:

— Ренегадо! Ренегадо!

Шевалье Адриен Шабрийан, рыцарь Большого креста ордена Святого Стефана, был вполне удовлетворен сегодняшней покупкой. Через своего агента Джедедайю Креспино, представителя хорошо известного в Тоскане банкирского дома, шевалье приобрел превосходных рабов для галеры. Рабы эти появились на рынке Ливорно совершенно нежданно, и Джедедайя их не упустил. Английский военный корабль «Портленд» у берегов Сардинии отправил на дно галеру алжирских корсаров и выудил часть команды из воды. Капитан «Портленда», ясное дело, не прочь был получить прибыль от своей победы и выставил пленников на самом большом, не считая, вероятно, Мальты, невольничьем рынке в христианском Средиземноморье. Шевалье Шабрийан, высокий человек с аристократической внешностью, был в Ливорно фигурой известной. Всегда безупречно одетый в красную форму ордена, он имел репутацию записного щеголя. И в самом деле, зачем столь известному капитану так заботиться о своей внешности, постоянно пудрить щеки и кичиться париками и башмаками с пряжками по последней моде? Так говорили люди. Еще они говорили, что одной только славы воителя за веру вполне достаточно, чтобы считать его выдающимся человеком. Шабрийан, соглашались они, есть истинный наследник тех дней, когда герцог Флоренции мог запросто послать против турок две дюжины галер под флагом святого Стефана. А в тот год, когда Великий магистр объявил, что ему не по средствам содержать и поддерживать столь крупный флот, шевалье предложил заплатить эту цену, оставив свое судно за собой в качестве вознаграждения, и приобрел разрешение плавать вместе с кораблями мальтийского ордена Святого Иоанна. И с тех пор приходил в Ливорно довольно часто, чтобы купить или продать рабов или договориться о дележе добычи.

Ливорно служил идеальным местом для такого рода операций. Почти десять лет минуло с тех пор, как герцог Тосканский объявил его свободным портом, и теперь он сделался воровским притоном крупного масштаба. И в приморской части города, и в конторах молчаливо соглашались с тем, что на дела таких людей, как Шабрийан, лучше смотреть сквозь пальцы. Официально галерам ордена дозволялось выходить в море единственно для поиска кораблей «врагов нашей святой католической веры», как сказал Великий магистр Котонер в Валетте. Такие суда можно было захватить и продать вместе с командой и грузом, а буде обнаружится, что христианское судно везет товары, владелец которых — мусульманин, в таком случае капитан, подчиненный ордену, вправе завладеть только грузом, но обязан отпустить судно. Однако нередко заодно с грузом прихватывали и судно, и случалось, что самих христиан удерживали ради выкупа или даже продавали в рабство.

Столь деликатные торговые операции город Ливорно препоручал своим евреям. В городе их проживало без малого три тысячи, и были им дарованы исключительные привилегии. Здесь еврей имел право владеть собственностью, нанимать слуг-христиан и иметь при себе оружие в любой час дня и ночи, а также не носить отличительный знак своего еврейства. Отсюда они управляли сложной торговой сетью, составленной из людей той же веры в Тунисе, на Мальте и в Алжире. Именно по этой причине шевалье Шабрийан столь высоко ценил свои связи с Джедедайей Креспино.

— По одной сотне скуди за голову — весьма умеренная цена, с позволения сказать, даже при том, что английский капитан потребовал оплаты единовременной, немедленной и серебром, — заметил банкир-еврей.

Они с Шабрийаном встретились в личных апартаментах Креспино под конец делового дня. Джедедайя жил на широкую ногу, хотя его контора была всего лишь малым форпостом торговой империи Креспино. Он управлял делами из здания, выходящего окнами на пристань. Комната на первом этаже, где сидели собеседники, блистала роскошью тяжелой парчи, прекрасной мебели, великолепных ковров и богатого собрания украшений из кораллов — ибо символом коммерции для Креспино были безделушки и византийская утварь, на торговле которыми когда-то смолоду он основал свое состояние.

— Вы предполагаете продать их или оставите себе? — продолжал банкир.