Гарри Тертлдав - Верни мне мои легионы!

— Ой, — тихонько вырвалось у нее.

Его плоть ощутила сопротивление, ведь под ним была девственница. Туснельда охнула снова, громче, с намеком на испуг и боль.

— Ты меня разорвешь!

— Нет, — сказал он, разрывая плеву. — У женщин всегда так бывает в первый раз.

— Моя мать говорила то же самое. Но я ей не верила: думала, она хочет напугать меня, чтобы я не делала, чего не следует.

Арминий почти не слышал ее. Сосредоточившись на возрастающем наслаждении, он наваливался снова и снова, сильнее и глубже, пока наконец со стоном не излил в нее семя.

— Вот теперь ты моя женщина, — молвил он, погладив Туснельду по щеке.

«И этот стервятник, твой отец, уже не может забрать тебя у меня. Дело сделано».

Еще недавно Ветера казалась Вару немыслимым захолустьем — таким это местечко и должно было выглядеть в глазах аристократа и космополита, привыкшего к Афинам, Сирии, Риму. Но теперь, оказавшись в Минденуме, он был не прочь заплатить изрядную сумму за возвращение в Ветеру.

Ветера, бесспорно, лежала на границе цивилизованного мира. Последние намеки на цивилизацию остались позади, в Галлии, а здесь, в германской глуши, о цивилизации напоминали лишь римские воины да вездесущие купцы, торговавшие с дикарями. Да, лагерь был частицей Римского мира, но вокруг раскинулась подлинная Германия, первозданная и дикая.

То же самое относилось и к другим лагерям, самым крупным из которых был Алисо: он тянулся вдоль речки Люпии, что текла на запад, к Рейну.

Эта цепочка укрепленных лагерей служила опорными пунктами для войск, которые в один прекрасный день должны были выступить отсюда, от Минденума, в сторону Эльбы — конечной цели Августа.

Сейчас Вар думал, что само существование островка Римского мира посреди необъятного германского моря — просто чудо. Куда ни посмотри, на севере, юге, западе и востоке простирались бескрайние леса, и верхушки деревьев, ритмично колыхавшиеся на ветру, наводили на мысль о волнах Средиземного моря.

Однако когда Вар поделился этим наблюдением с командирами вверенных ему легионов, те хоть и не подняли его на смех, но отнеслись к сравнению скептически. Так, широколицый префект по имени Люций Кадиций высказался в том смысле, что только волны Северного моря могут дать понять, что такое настоящая непогода, волны же Средиземного моря по сравнению с ними… Он не сразу подыскал определение и наконец выпалил:

— Просто младенцы!

Сказано было не слишком изысканно, но понятно.

Должно быть, это выглядело нелепо, но Вар счел своим долгом защитить честь Средиземного моря (по сути, внутреннего моря римлян) и заметил, что из-за бурь и штормов навигация там продолжается лишь полгода.

С этим Кадиций согласился, но наместнику не удалось порадоваться одержанной победе. Префект тут же заявил, что такое волнение, какое бывает на юге лишь в сезон штормов, на Северном море царит круглый год, а зимой тут волны еще больше.

Вар почувствовал себя слегка уязвленным.

Он был обескуражен, узнав, что германцы, живущие вокруг Минденума, платят налоги зерном, скотом и фруктами — если вообще платят. Какой неприятный контраст по сравнению с Сирией! Там сборщики налогов взимали деньги по системе, разработанной задолго до покорения страны римлянами, даже задолго до покорения ее греками. Возможно, эта система появилась еще до установления владычества персов, которых сменили греки. В Сирии Римская империя получала каждый причитающийся ей медяк. А здесь…

— Они должны пользоваться деньгами, как и мы, — твердил Вар тем, кто его слушал. Слушать, поскольку он наместник, приходилось всем. — Монетами, во имя богов! Откуда нам знать, сколько стоит корова, корзина яблок или местная мерка ячменя? Уплатив подать натурой, туземцы, должно быть, по дороге домой смеются над тем, как нас обдурили.

— Командир, германцы лишь недавно узнали о существовании денег. Я думал, ты слышал об этом, — заметил Люций Кадиций. — Они всегда пользовались между собой меновой торговлей или чем-то в этом роде.

— А меня не волнует, чем они пользуются между собой. Это не моя забота, — ворчал Вар, хотя с радостью пожертвовал бы богам в благодарность быка, лишь бы это и вправду было не его заботой. — Мы учреждаем тут римскую провинцию, и они должны строить отношения с нами так, как положено в римской провинции.

— Командир, ты верно сказал — мы учреждаем провинцию, но пока мы еще толком ее не учредили, — стоял на своем префект. — Между тем, что должно быть , и тем, что есть на самом деле, порой существует большая разница. Считается, что пес должен быть твоим другом, но иногда он так цапнет, что мало не покажется.

Ладно бы так думал один префект, но, похоже, многие римские командиры разделяли его точку зрения. Вара это просто бесило. Как ему выполнить задачу, поставленную перед ним Августом, если люди, которым положено ему помогать, норовят ставить препоны! Нет, конечно, никто не отказывался выполнять его приказы, все кивали и говорили: «Слушаюсь, командир!» — но как будут выполнять твои распоряжения люди, считающие эти распоряжения бестолковыми, — совсем другой вопрос.

Наместник вдруг понял, что предпочитает иметь дело с германцами, а не с соотечественниками. С туземцами, по крайней мере, знаешь, чего ожидать. Германцы были лишены утонченного лицемерия, служившего многим римлянам привычной броней, защитой от всего мира. Да, германец обещал что-либо сделать, только если сам того хотел или считал, что это послужит его выгоде. Зато, пообещав что-то, он в точности выполнял обещанное. И если у германца возникала проблема, это была простая проблема, из тех, с которыми легко разобраться.

Как, например, сейчас, когда один местный вождь явился в Минденум. Разумеется, не один, ведь по размеру свиты можно было судить о статусе германца. Один из воинов этой свиты, свирепый с виду Тадрас, и являлся потерпевшей стороной.

Вар принял вождя Сегеста и воина Тадраса в роскошном шатре, выполнявшем здесь роль дворца наместника, и распорядился подать вина, как сделал бы, общаясь с равными. В некотором смысле они и были равны: Сегесту пожаловали римское гражданство. Следуя совету своих ветеранов, Вар не стал разбавлять вино германцев водой: ему объяснили, что для варваров подобная умеренность является лишним свидетельством глупости римлян.

Сегест воздал напитку должное, что же касается Тадраса, он пил много, но говорил мало, предоставив своему вождю выступать от его имени. Что Сегест и сделал: он говорил медленно, с акцентом, но на понятной латыни:

— Я пришел к тебе, предводитель римлян, потому что моему дружиннику и мне нанес обиду некий человек, подвластный тебе, поскольку он является римским гражданином.