Николь Галланд - Трон императора: История Четвертого крестового похода

— Ты забываешь, что Грегор и почти двадцать тысяч других воинов пытались в пятницу разграбить мой город…

— Грегор не принимал участия в сражении, — сказал я. — Он отказался, вопреки приказу маркиза, ибо считал это злом. — Мурзуфл очень удивился моим словам, поэтому я продолжал в том же духе. Мне хотелось побыстрее решить это вопрос и перейти к ситуации с Джамилей. — У тебя есть редкое для вожака качество — ты ценишь людей по их внутренним качествам, а не по рангу. Ты знаешь, что Грегор хороший человек. Он заслуживает какой-то компенсации от тебя. Только подумай, как для него будет важно получить голову Иоанна Крестителя.

Мурзуфл задумчиво поморщился.

— Да, мой друг, предполагаю, это было бы очень мило, но все же безопаснее будет убить тебя. — Увидев мое бешенство, он добавил: — Мне казалось, мы понимаем друг друга, но теперь ясно, что нет. Поэтому оставлять тебя на свободе рискованно. Жаль, что ты явился сюда с такой ничтожной целью. Я даже не мог предположить, что именно ты из всех людей способен на такую глупость. — Он вздохнул с искренним и в то же время оскорбительно небрежным сожалением и вынул из-за пояса кривой нож.

— И ты сможешь после этого жить в ладу с самим собой?

— Я целый месяц прожил, считаясь убийцей Отто, и прожил отлично, но благодарю за заботу.

— С Отто ты встретился один раз в тюрьме, затем дважды на поле брани. А мы с тобой были товарищами много недель.

— Мы и сейчас могли остаться товарищами, если бы ты только согласился. Я бы и Грегору раскрыл объятия дружбы. Отвратительный, ненавистный вожак разочаровал его еще больше, чем мой император разочаровал меня, так что никто бы не винил рыцаря, если бы он выбрал нечто лучшее. Пусть этим лучшим будет Византия. Я бы с радостью предложил ему место при своем дворе. Он стал бы… как это говорится… гвоздем программы. А это шлюшье отродье Бонифаций остался бы с носом. — Он ухмыльнулся. — Фактически это было бы единственное радостное событие этого года. — Он помахал ножом. — Могу послать баркас за Джамилей. Не пройдет и часа, как она будет здесь. Ну что, ты со мной? Или мне поковырять этим ножом у тебя в кишках? Выбор за тобой.

— У меня появилась привычка отказываться, когда мне предлагают мою собственную жизнь на таких условиях.

Он немного опустил нож и посмотрел на меня так, словно я его радовал.

— Должен сказать, ты рассуждаешь как человек, который верит, что увидит следующий рассвет. Поэтому делаю вывод, что вся эта твоя смелость лишь уловка. Думаю, ты пришел сюда неспроста.

— Ничего подобного. Я здесь только для того, чтобы высказать разумную просьбу, которую, надеюсь, ты разумно удовлетворишь.

— А если нет?

— Что ж, полагаю, тогда тебе придется меня убить. Уже поздно, а завтра предстоит трудный день, так что давай поскорее со всем покончим. — Я схватил низкую резную табуретку, оглядел пышное убранство спальни и указал на место в центре. — Мне здесь опуститься на колени для обезглавливания? Ты меня обезглавишь или просто заколешь? Или перережешь горло? Мне приходилось видеть подобную казнь, там всегда много крови. Не хочешь подстелить что-нибудь для страховки? — спросил я, занимая место в центре спальни и ставя перед собой табуретку. — Жаль будет запачкать такую красоту. — А потом добавил: — Поосторожнее с лютней. От крови струны испортятся.

Он посмотрел на меня с подозрением.

— Все это забавно, но я пока не решил, что оставлю тебя в живых, — предостерег он.

— Понятно, — сказал я, указывая на сооруженное мной лобное место. — Теперь это только вопрос времени, кто успеет первым — ты или Бонифаций. Лучше бы совершить все по-дружески.

— Ты мне не веришь? — раздражаясь, спросил он.

— Верю, конечно, — заверил я его.

— И тебя это, как видно, не очень это расстраивает.

— Для чего ты меня убиваешь: чтобы покончить со мной или чтобы испытать удовлетворение, увидев, как я расстроен?

Мурзуфл расхохотался.

— У меня есть гораздо более интересные способы испытать удовлетворение.

— Вот именно… представь, к примеру, каково будет Бонифацию после поражения его армии увидеть, что все возвращаются домой с пустыми руками, кроме Грегора Майнцского.

Продолжение записи

от 11 апреля 1204 года

Приготовления, о которых я писал выше, прервал бритт. Он явился очень поздно и принес с собой совершенно поразительную вещь: голову Иоанна Крестителя. На мои вопросы он ответил только, что реликвия оказалась в его руках благодаря ненависти Мурзуфла к Бонифацию. Бред какой-то. Он был погружен в собственные мысли, даже когда передавал мне реликвию.

Я, конечно, был очень тронут, словами не передать. В жизни не держал в руках ничего более необычного. Святыня покоится в роскошнейшем реликварии тончайшей работы, украшенном каменьями — их столько, сколько у меня не было за всю жизнь. Я не знал, что с этим делать. Вроде бы следовало вернуть святыню монастырю, откуда она была украдена, но если отнести ее туда, то завтра ее снова украдут — если, конечно, Господь по какой-то причине соблаговолит поддержать эту бесчестную кампанию и взятие города.

Поэтому я подарил реликвию бритту. Он опешил и запротестовал, уверяя, что специально добывал святыню, чтобы поход превратился для меня в паломничество и мне было чему радоваться.

— Это твое противоядие, — сказал он.

Потребовалось во второй раз кратко углубиться в вопрос паломничества, но все-таки, по-моему, бритт не совсем понял мое разъяснение. Если честно, его непонимание сродни моему собственному. Я пытался втолковать ему, что паломничество предпринимается вовсе не с целью что-то получить, а с целью что-то совершить. В душе что-то должно измениться. А если я, сидя безвыходно в своей хижине, получаю в подарок святыню, не приложив никаких усилий, то ни о каком душевном преображении речи не идет.

На это бритт ответил:

— Когда-то ты смотрел на мир широко открытыми невинными глазами. Теперь — совсем другое дело… Разве это не преображение?

— Преображение должно приблизить тебя к Богу, — возразил я.

Бритт ответил:

— Но ведь теперь ты знаешь Бога немного лучше. Он награждает тебя вовсе не за бездумное подчинение. Бог ожидает, что ты совершишь праведное деяние, даже если нет надежды на благополучный исход. По правде говоря, я сам до этого додумался. А теперь прошу меня простить, мне нужно завершить собственное паломничество.

Он сунул голову Иоанна Крестителя себе за пазуху, а потом совершил нечто столь необычное, что мне остается только надеяться, как бы из этого не вышло зла, учитывая, в каком он теперь душевном состоянии: он забрал веревку, висевшую у нас в углу, которой мы когда-то ограждали бойцовский ринг для тренировки оруженосцев. Бритт обмотал веревкой свой торс, затем подошел к стене, снял с крючка зимнюю накидку Отто, чересчур для него большую, и надел на себя, так что веревки не стало видно. Потом снова ушел.