Николь Галланд - Трон императора: История Четвертого крестового похода

Сказать, что император пустился в бега, оставив незавершенные дела, — значит ничего не сказать. Мало того что никто не знал, какое будущее ожидает город и трон, оставалось решить, что теперь делать с нелепым генуэзским предсказателем и его толмачкой. Все, конечно, понимали, что я самозванец, но многие были мне благодарны и считали, что мои услуги могут еще пригодиться до окончания неразберихи.

А в городе царила полная неразбериха. И вовсе не потому, что император убежал, увидев войско претендента, — такое случалось нередко. Скажу больше, для таких случаев у них даже был заведен протокол: если император пускался в бега, то на трон поднимался претендент с молчаливого согласия города и придворной знати. Но сейчас был другой случай, мы это поняли, когда нас переводили из зала в зал, не давая прислушаться, что за разговоры там ведутся, не предлагая ни еды, ни питья и даже возможности присесть. Никто не желал передавать власть марионетке франков. Императрица Евфросиния заявила, что император хоть и в бегах, но все еще у власти, и назначила его временным преемником собственного зятя — нашего друга, щеголя Ласкариса. Это возмутило большинство придворных во всех тех залах, по которым нас таскали, но причины их возмущения Джамиля не очень поняла. Ласкариса неожиданно заточили в темницу, хотя было непонятно, кто это сделал и за что.

— Как же можно так руководить империей? — сказал я.

Последовали предложения и контрпредложения, и наконец было со скрипом достигнуто согласие, но каким образом — мы так и не поняли: унять ненавистных латинян и при этом им не сдаться, а восстановить на троне прямую линию царевича Алексея. Однако речь не шла о самом царевиче Алексее. Вместо него предлагалось вновь короновать его отца — слепого Исаака, сидящего теперь в глубокой темнице Влахерны.

Тут на сцене опять появился наш «тростниковый человек». Оказалось, никакой он не дворецкий, а евнух по имени Константин Филоксенит — сочетание звуков, которое мне так понравилось, что я даже придумал к ним мелодию. Он, как мы узнали, отвечал за императорскую сокровищницу. Кроме того, хотя вернее будет сказать, благодаря тому, он пользовался уникальной властью единственного человека, который мог в отсутствие императора отдавать приказы варяжской гвардии. Если бы он заявил гвардейцам, что должен стать следующим императором, то они поверили бы ему, а имея за спиной такую силу, он наверняка сел бы на трон. Но — прошу простить за слог — кишка у него была тонка для таких амбиций. Поэтому ему поручили убедить варягов вернуться к своей первой присяге бывшему императору Исааку, хотя, по византийскому обычаю, слепота делала человека непригодным для трона.

— Почему-то слепота не очень мешает венецианскому дожу, — заметили, когда Джамиля все мне разъяснила. — Возможно, императору Исааку она тоже сослужит хорошую службу.

Нас перевели в другую приемную, кто-то догадался дать нам орехов и фруктов. Руководил нами новый соглядатай, но его внимание, как и у его предшественников, было рассеянно: он ждал, когда из подвалов огромного дворца извлекут его императорское величество Исаака Ангела. Его восхождение на трон будет отмечено празднеством, словно именно этого человека желали видеть императором с самого начала, а то, что последние восемь лет он был лишен своего звания, — простая ошибка.

Но тут появился откуда-то еще один воин из дворцовой охраны, что-то прошептал нашему соглядатаю и ушел. Тогда последний повернулся к нам и что-то прорычал Джамиле. Она помрачнела, но в то же время испытала какое-то удовлетворение, что предчувствия ее не обманули.

— Ну а теперь мы под арестом, — сообщила она мне, словно ждала этого с самого начала (что, разумеется, так и было). — Не знаю, кто нас арестовал, но мы будем сидеть, пока они определят, на чьей мы стороне и не числится ли за нами предательства. Теперь из этой переделки нам живыми не выбраться.

— Нет! Судя по тому, как в этом дворце все делается, нам будет безопаснее в тюремной камере, чем где-либо еще. — Это была моя неловкая попытка успокоить Джамилю.

Наш охранник все пытался выведать у меня свое будущее, пока мы спускались в темницу, поскольку решил, что я на самом деле предсказатель. Он также объяснил, что за последний месяц было совершено множество арестов из-за того, что безумец-узурпатор подозревал всех и каждого в сговоре с франками, а потому в камерах, где сидят политические, среди которых и нам определено место, тесновато.

Не такой ожидал я увидеть тюрьму в самом роскошном дворце христианского мира. Стены здесь были сложены из простого кирпича, никакого мрамора, никаких золотых и серебряных узоров, инкрустаций и драгоценных камней, как в помещениях наверху. Здесь не было ни пышных пурпурных драпировок, ни гобеленов, ни мозаик с веселыми нимфами, ни музыки. Зато были лампы и кровати, и настоящие одеяла, и даже валики под голову. Я еще раз повторил про себя, что здесь, вероятно, нам будет безопаснее, чем снаружи.

Потом нас толкнули за какую-то дверь и оставили. Было слышно, как за спиной щелкнул замок.

Мы оглядели камеру: две кровати, на каждой из которых лежал человек. Одного из них мы знали.

— Надо же, где увиделись, — сказал я, обращаясь к Отто.

Даже если бы сам Иисус вошел сейчас в эту дверь, держа в руке ключи от Царствия Небесного, Отто, наверное, удивился бы меньше. Он рывком сел на кровати, потом застонал и повалился обратно, обхватив голову руками и забормотав на германском. Доспехи у него отняли, и он лежал в простой серой тунике.

Его сокамерник был одет по той же моде, что и остальные мужчины дворца, только попроще. Я заметил даже пару жемчужин, неизвестно как уцелевших на его одежде. Это был широкогрудый здоровяк, чуть старше меня, с кустистыми бровями и густой темно-рыжей шевелюрой. Борода у него тоже была густая, но усов он не носил. Лицо выдавало в нем острый ум. Когда мы вошли, он о чем-то разглагольствовал на французском.

— Неужели это действительно вы? — спросил Отто, зажмурившись от боли.

— Нет, мы обрывки твоей воспаленной фантазии, — ответил я.

— Как вы сюда попали?

— Нам наскучила битва, и мы захотели прогуляться, а оказавшись поблизости, решили зайти поздороваться.

— Вы здесь, чтобы освободить меня? Что произошло?

Грек принялся размахивать руками, словно мы находились в миле от него.

— Бонжур? — громким язвительным шепотом произнес он, давая нам понять, как невоспитанно мы поступаем, не представившись.

Его поведение отличалось большей эксцентричностью и гораздо большим сочувствием, чем у других обитателей Влахерны. Джамиля виновато улыбнулась и заговорила с ним. Они обменялись несколькими словами на греческом.