Игорь Болгарин - Миссия в Париже

Гольдман, стоявший чуть в сторонке, тоже внимательно выслушал всю исповедь Колодуба. А после этого подошел к Кольцову, негромко спросил:

– Ну и что думаешь?

– Думаю.

Кольцов надолго замолчал. Колодуб со своим спутником напряженно исподлобья смотрели на Кольцова, напряженно ждали, какой приговор он вынесет.

– Думаю, хлопцев надо отпустить, – неторопливо сказал он.

– Как же это – «отпустить»? – забеспокоился Колодуб.

– Нам без ответа возвертаться никак нельзя, – поддержал Колодуба его напарник. – Осерчает батько!

– Я в том смысле сказал «отпустить», что надо снять с вас охрану, – пояснил Кольцов. – Накормить и поселить в гостиницу, пока будет решаться ваш вопрос.

– Это правильно. А то: «шпионы»! – согласился Колодуб и затем с лукавством в голосе спросил: – А с батьковым «подарком» как? Примете? Чи, може, нам назад его возвернете?

– Подарок есть подарок, – улыбнулся Кольцов. – Подарки не принято возвращать.

Потом Гольдман проводил Кольцова в кабинет к Межинскому, и он подробно рассказал Вячеславу Рудольфовичу о разговоре с Колодубом.

– Вы хорошо его знаете, этого махновского парламентера? – спросил Менжинский. – Ему можно доверять? Я к тому, что за последний месяц махновские ходоки несколько раз морочили голову Всеукраинской ЧК, и конкретно Василию Николаевичу Манцеву. На поверку все оказывалось блефом. И потом, не кажется ли вам странным, что в этой компании был врангелевский офицер? Уж не к Врангелю ли они пробирались?

– Колодуб – доверенное лицо Нестора Махно. Несколько раз я встречался с ним. Прямолинеен. Из тех мужиков, которые не станут врать даже из самых высоких соображений, – попытался развеять сомнения Менжинского Кольцов. – А что касается белогвардейского офицера, Колодуб говорит, что это «подарок» от батьки. Взяли где-то под Чигирином. Там они трех всадников видели. Взять сумели только одного.

– Под Чигирином? – переспросил Менжинский и направился к карте, долго вглядывался в нее, водил пальцем по переплетениям дорог.

– Чуть раньше махновцы там же, под Буртами, врангелевского офицера прихватили, – вспомнил Кольцов. – Тоже, видать, крепкий орешек попался. Расстреляли.

– Интересно, – Менжинский вернулся к столу. – Очень даже интересно. Что Врангель там потерял? Петлюровские места. Может, недобитых петлюровцев к себе заманивают, вербуют? – И затем спросил: – И что же этот «подарок»? Что он говорит?

– Молчит, Вячеслав Рудольфович, – ответил Гольдман. – Вторые сутки с ним беседуют, пока – ничего.

– А Колодуб говорит, что он разговорчивый, – сказал Кольцов.

– Но не по делу. Чистой воды демагог.

Менжинский вскинул глаза на Кольцова:

– Но что-то же Врангель затевает в нашем глубоком тылу? А мы – в полном неведении. Павел Андреевич, может, подключитесь к этому делу?

– Вы имеете в виду: допросить офицера?

– Да, конечно. Может, сумеете подобрать к нему ключик?

– Постараюсь, – не очень охотно согласился Кольцов. Ему еще никогда никого не приходилось допрашивать, он даже считал это занятие унизительным. Но и отказать Менжинскому он не мог.

– Я, конечно, обещаю постараться, – вновь повторил он. – Но опыта в таких делах, честно сознаюсь, у меня никакого, – откровенно сказал он.

– У вас есть иной опыт, куда более важный. Надеюсь, он вам поможет! – Менжинский встал, давая понять, что разговор окончен.

– А как поступить с махновскими парламентерами? – спросил Кольцов. – Махно ждет ответа.

– Заключение военного союза с Махно, это, извините, не в нашей компетенции. Этот вопрос будем решать вместе с Фрунзе.

Фрунзе принял их тот же час.

Едва Сиротинский открыл дверь в кабинет Фрунзе (хорошо знакомую Кольцову дверь, за которой прежде, совсем недавно, находился кабинет генерала Ковалевского), Михаил Васильевич пошел им навстречу. Немало наслышанный о Кольцове, он еще издали выделил его и цепким взглядом стал в него вглядываться.

– Рад знакомству и сотрудничеству, – здороваясь, сказал Фрунзе. И когда все уселись, спросил: – Ну и что же нужно от нас Махно?

Кольцов вновь рассказал Фрунзе и о Колодубе, и о «подарке» Нестора Махно, и о цели парламентеров: договориться о времени и месте встречи для переговоров о совместной борьбе с Врангелем.

Когда Кольцов закончил, Фрунзе задумчиво побарабанил пальцами по столу и затем довольно резко заговорил:

– Мне докладывали. Махно на протяжении последних нескольких месяцев морочит нам голову. Договариваемся, рассчитываем на него, а он потом забывает обо всех своих договоренностях. Плохой союзник. Мы не можем на него рассчитывать в самую трудную минуту. Боюсь, эта наша новая встреча, новые договоренности будут такими же, как и прежде – безрезультатными.

– Сейчас иная ситуация, – не согласился Менжинский. – Сейчас запахло смолёным.

– Интересно, на какие дивиденды он рассчитывает?

– На индульгенцию после войны, – заметил Менжинский.

– Ну что же. Пускай приходят, – подвел итог Фрунзе. – Чем раньше, тем лучше. От помощи отказываться не станем, она нам сейчас не лишняя. А насчет дивидендов, мы подсчитаем их потом, после войны. Все взвесим и все учтем. И измены, и предательства, и помощь. И всем воздадим по справедливости.

Через несколько дней из Старобельска, где располагался штаб Нестора Махно, в Харьков прибыла небольшая, но полномочная делегация. За день все обговорили и подписали соглашение о военном союзе, о снабжении армии Махно боеприпасами и снаряжением, а также об освобождении махновцев из советских тюрем.

После беседы с Фрунзе Кольцов отправился в тюрьму. Прежде чем войти в камеру, поинтересовался у красноармейца-надзирателя, как ведет себя арестованный.

– Большей частью молчит, – последовал ответ. – А то стал песни петь. Божественные. Сегодня утром попросил пригласить к нему священника. Ему объяснили, что духовенства у нас нет. Духовенство, как сословие, советская власть упразднила. Заплакал. Закричал: «Что же вы творите, безбожники!»

И когда Кольцов уже хотел направиться в камеру к арестованному, надзиратель извлек из шкафа что-то завернутое в тряпицу.

– Это вот – имущество арестованного. Те двое, что с ним были, передали. Может, посмотрите?

Кольцов развернул тряпицу, и на стол упала та самая ладанка на шелковом шнурке, о которой рассказывал Колодуб.

Открыв ее, Павел увидел портрет довольно смазливой барышни лет двадцати, а под фотографией обнаружил такой же овальный трехцветный картонный кружок с мелкой надписью на нем «Верой спасется Россия». Чуть пониже этой надписи – четыре крупные буквы: «О.С.Н.Ч.».

– Красивая бабенка, – сказал надзиратель. – Не наших кровей, не рабоче-крестьянских.