Михаил Рапов - Зори над Русью

— А ты?

— Я в Сторожевой полк.

Бренко отстранил протянутый ему шлем.

— Опомнись, Митя!

— Я в твердой памяти. Сам посуди: полки расставлены, воеводы напутствованы, что мне под стягом делать? Вспомни, Миша, ты сверстник мой, тебя прошу как друга: стань под стягом.

— Или, как древние князья, сам в сечу дружины поведешь?

— Полно! Кого я поведу? Князья дружины водили, а здесь народ на бой вышел. Подумай, какие тьмы воинов в рукопашной схватке сойдутся! У нас без малого два легиона, [298] Легион — сто тысяч по древнему русскому счету. Слово занесено к нам, очевидно, из Византии еще в глубокой древности, о чем свидетельствует, например, такое евангельское выражение, как «легион бесов». а у Мамая к четырем легионам число подошло. Море людское, больше полулеодра [299] Леодр — миллион по древнему русскому счету. Битва на поле Куликовом по числу сражавшихся была одним из величайших сражений, какие помнит история человечества. народу. Кто меня в том море увидит, кого мне вести? Просто душа горит. С людьми я говорил, на смерть их звал, и ныне под стягом мне места нет. Хочу как словом, так и делом быть впереди. Не князем, воином ухожу в Сторожевой полк.

Тронул ветер конские гривы, тронул стяги, погнал с поля белую, туманную хмурь. Поголубело небо. Открылись дали Куликова поля, и по русским ратям ветер слов полетел:

— Орда идет!

Горе и беды, растоптанные судьбы людские, рабство, муки и смерть всегда шли на Русь вместе с ордой. С Батыевых времен ужас и ненависть переполняли русское сердце, едва ухо слышало грозные слова:

— Орда идет!

Но пришел час, мертвым пеплом упал ужас, сгорел он в пламени ненависти, и сейчас, видя надвигающуюся тучу ордынских полчищ, люди только крепче копья сжимали.

Вон далеко позади орд, на Красном холме, пестрят халаты, бунчуки, сверкают искры доспехов. Там Мамай. Оттуда, из безопасной дали, будет смотреть он на битву. Пусть смотрит! В его мыслях Русь на мятеж поднялась. Пусть так! Пусть на мятеж!

Руки сжимают копья, ловчее вскидывают щиты, ищут рукояти мечей. А глаза? Глаза всех смотрят вперед, в поле, на орду.

Заслонившись ладонью от солнца, Фома глядел на тесный строй генуэзской пехоты, двигавшийся прямо сюда, на Сторожевой полк.

— Ишь, дьяволы, приловчились! Гляди, робяты, как фряги идут: задние на плечи передним копья положили, и копья у них длиннее, чем у передних. Еж! Одно слово, еж!

— До шкуры того ежа достать надо.

Фома не стал смотреть, кто там его учить вздумал, кинул через плечо ответ:

— Мы–то доберемся! О себе думай! Тоже дурень, поучает…

Вокруг засмеялись. Фома только сейчас оглянулся и сразу поперхнулся.

— Княже, Дмитрий Иванович, да пошто ты сюды вперся? Нешто место тебе здесь!

— Хочу поглядеть, как ты, Фома, фряжскому ежу шкуру попортишь, — улыбнулся в ответ Дмитрий. Фома хотел возражать, но над строем врагов медной глоткой завыла труба, ее рев подхватили другие. Не дойдя нескольких десятков шагов, орды остановились, замерли.

Вперед из вражьих рядов выехал степной коршун Темир–мурза — Железный мурза. Вздыбил огромного полудикого жеребца, поскакал.

Одетый в тяжелую броню, страшный своим богатырством, своей почти звериной силой, еще страшнее был мурза ненавистью своей, когда, захлебываясь черной, грязной бранью, мчался он вдоль русских полков.

Наши поняли: на поединок вызывает.

Знал Хизр, знал Мамай, кого послать на поединок. Злоба господина к восставшим рабам переполняла сердце Челибея.

К Дмитрию подъехал Пересвет:

— Дозволь, княже, сразиться, невтерпеж слушать ордынский лай. Лучше потятым [300] Потятым — убитым. быть, чем полоненным быть.

Дмитрий вздрогнул, услышав от Пересвета те же слова, которые он сам говорил людям.

— Скачи!

Пересвет пришпорил коня, крикнул своим:

— Други, не помяните лихом! Брате, Ослябе…

Слова его потонули в ответном крике русских ратников, в гуле орды, в пронзительном вопле Темира, который, повернув жеребца и выставив из–за щита копье, полетел на Пересвета. Молча мчался навстречу ему Пересвет, ветер сорвал с головы у него схиму, [301] Схима — здесь черный клобук с нашитым белым крестом. Такие клобуки носили схимники, почему и сам клобук стали называть схимой. трепал полуседую гриву волос.

Татары радостно орали, разглядев: Пересвет без доспеха, на груди у него только и железа, что кованый наперсный крест, лишь щитом может он встретить копье мурзы.

Всадники сшиблись. Громко треснули пробитые щиты. Выкинутый из седла Темир грянулся на землю, не шелохнулся.

— Наповал! — крикнул русский голос.

Упав на шею коня, Пересвет мчался к русскому строю. Кровь из пробитой груди заливала белую гриву коня. В последний миг, когда иссякали силы, Пересвет поднял голову. В глазах мелькнули светлые доспехи, червленые щиты.

— Свои!

Мертвый богатырь упал на руки русских воинов.

Князь Дмитрий выхватил меч.

— Вперед, братья!

Свист бесчисленных стрел, рев труб и первые стоны раненых. Железный, громовый лязг столкнувшихся ратей.

Прорубив копья фряжского ежа, в глубине строя генуэзцев рычал Фома:

— Из–за моря пожаловали! Из–за моря! Получайте!

Щит он бросил. Обеими руками держал рукоять меча. Клинок уже до самой рукояти в крови. Фома рубил. Выли люди. Визжала рассекаемая сталь. Знатный патриций попытался остановить, удар Фомы. Не встречаться бы рыцарскому мечу с Фомкиным булатом. Гнилым сучком хрустнул рыцарский меч, а свистящего удара не остановил. С рассеченным черепом рухнул синьор.

— Получайте, гости незваные! — хрипел Фома, углубляясь все дальше в гущу врагов, рассыпая беспощадные, разящие наверняка удары, и, как в былинах про богатырей говорится: «…Где проскачет, там и улица», так в тесноте Куликова поля перед Фомой раздался строй генуэзцев. Нет, не силой, не богатырством, — бесстрашием расколол Фома вражью тесноту.

— Эй, Фома, опомнись, вернись! Сомкнулись за тобой фряги!

Но за грохотом битвы не долетел крик Семена. Свистел меч Фомы, пока сзади, в спину, не ударило лезвие фряжского копья. Лишь тогда оглянулся Фома, достал мечом фряга, который его копьем ударил.

Семен отбивался от наседавших врагов, а сам смотрел вперед, где затравленным медведем, исколотый копьями, все тяжелее, все медленнее ворочал мечом Фома.

— Друг! Друг! Фома!.. Упал…

…Журчит, журчит над ухом, мешает понять, куда грохот битвы идет. Фома оторвал от земли чугунную голову, понял — струйка крови у самого уха журчит, бежит она из груды тел, бежит по обломку меча, срывается вниз и через дыру в пробитом щите уходит, поит землю. Но Фома тут же и забыл о крови, разглядев далеко–далеко, там, где стоял Большой полк, сверкающие сквозь пыль ордынские сабли.