Михаил Рапов - Зори над Русью

И вновь встает в памяти Дмитрия солнечный зной полдня, когда он явился во Владимир.

Веселый был день, а кончился он и того веселее — пиром. Впрочем, трудно упомнить, что было потом — все семь дней, пока сидел на великом княжении, пировал, с пьяных же глаз навстречу московским ратям полез. Семь дней пировал, пять дней воевал, а теперь пришлось ненастной ночью уходить лесами восвояси, в Суздаль, а во Владимире снова Митька Московский засел.

Вновь оглянулся князь на тихо полыхавшее зарево.

Хорошо еще, если только во Владимире, а если следом идет?! Беда! А с него станется!..

Над самым ухом князя мурза Иляк вдруг айкнул как–то по–своему — гортанно, испуганно схватил князя за плечо.

— Что это?

Мокрые пальцы татарина мелко дрожали.

— Чего ты испугался, мурза? — спросил князь, а у самого сердце бессильно упало.

— Свет! Свет!.. Земля… дорога светится! — повторял Иляк, крепко сжимая плечо князя.

В самом деле, по обеим сторонам дороги во тьме тлело слабое синеватое свечение.

Дмитрий скинул с плеча руку татарина.

— Гатью едем. Чего ты боишься, Иляк?

— Свет! Свет! — твердил мурза.

— Говорю — гать, — повторил Дмитрий, — хворост поперек дороги навален, землей прикрыт, с боков концы видны, хворост старый, гнилой, а гнилушка всегда в такую мокреть светится.

Татарин ничего не понял, ехал где–то близко сзади, бормотал свои молитвы, сдавленным голосом поминал Аллаха.

Слушая его, князь почувствовал, что и ему не по себе от этого тихого света, а тут еще холодная капля упала за шиворот, наводя дрожь, покатилась по хребту.

Иляк понемногу затих, зато далеко позади, там, где терялся хвост отходящих суздальских полков, раздались крики.

Князь остановил коня. Иляк в темноте наткнулся на него, встал тоже. Стали слушать.

Сперва было слышно лишь хлюпанье копыт по дорожной жиже да шум ветра в лесу, потом явственно донеслись крики и лязг оружия.

«В такую ночь, в такую непогодь Дмитрий Иваныч следом идет!» Тут же Дмитрий Костянтинович заметил, что впервые, невольно для себя, мысленно назвал соперника не Митькой, как привык называть, а Дмитрием Иванычем, и тут же понял, что Суздалю с Москвой больше не тягаться.

Дмитрий Костянтинович с ненавистью оглянулся на Иляка. От промокшего халата мурзы пахло псиной. Дмитрий поехал вперед, забыв и про страхи свои: все равно теперь! За ним тронулся присмиревший Иляк, все еще косясь на светящиеся гнилушки…

Придя в Суздаль, город подняли набатом.

С фонарями, с факелами, в непролазной грязи бежали суздальцы в кремль, тащили рухлядь. Ревели ребята. Мычала испуганная скотина. Вороньи стаи, потревоженные среди ночи, зловеще граяли в небе. Над посадами Суздаля, вокруг кремля разгоралось пламя: то суздальцы, садясь в осаду, жгли их, чтобы врагам к стенам примет делать было не из чего.

Клубы дыма, мешаясь с дождем, падали вниз на город, а Суздаль тревожно и скорбно продолжал бросать в мокрую мглу все те же медные звуки набата.

— Навались, ребята! — крикнул Дмитрий Иванович.

Сразу же сотня воинов, спрятанных под навесом тарана, налегла грудью на балки. Снаряд заскрипел, медленно пополз к стенам Суздаля.

Навстречу со стен, с раскатов [119] Раскат — помост внутри башни. башни полетели стрелы, вонзались в крышу и боковые щиты тарана; пакля на стрелах горела дымным пламенем, но бревна крыши и щитов, нарочно перед тем хорошо политые водой, не загорались.

Прошли времена, когда бояре оберегали Дмитрия от каждой стрелы, ныне князь сам знал, где нужно лезть наудалую, а где разумнее и поберечься.

Сейчас, зайдя под навес тарана, князь шел вместе с воинами, приглядываясь, правильно ли идет снаряд. Тяжелое боевое бревно тарана, висевшее на цепях, чуть качалось, его острый окованный конец выдавался далеко вперед, по бревну направляли снаряд прямо на угол башни.

Стены все ближе, но тут переднее колесо попало в яму, весь снаряд осел вниз, набок, боевое бревно, звякнув цепями, качнулось в сторону, его подхватили десятки рук.

Спереди закричали:

— Вагу давай!

— Подсовывай, вывешивай, еще, еще… еще…

Таран, поскрипывая в такт тяжелому дыханию людей, вылезал из ямы.

— Навались! — страшными голосами разом гаркнули несколько глоток. Снаряд пошел вперед. Встал. На минуту все стихло, только с близких теперь стен слышались крики суздальцев да посвисты стрел, с легкими щелчками впивавшихся в крышу.

Прижимаясь к боковым щитам, чтоб не мешать людям, Дмитрий пошел вперед.

Воины начали раскачивать на цепях боевое бревно; размахи его становились все больше, наконец по команде «Бей!» бревно пошло дальше, вперед, его окованный железом конец ударил в угол стрельни. [120] Стрельня — башня. Полетела щепа, видно было, как вся башня дрогнула.

Воин, стоявший первым, на мгновение высунулся из–под навеса и тут же со стоном повалился на землю, подбитый стрелами.

Дмитрий прыгнул вперед, не забыл прикрыться щитом, по которому тут же ударили две стрелы, оттащил раненого.

А таран продолжал бить все в тот же угол. Наконец, когда одно из бревен, треснув, вылетело прочь и башня со скрипом осела, сверху закричали:

— Челом бьем Митрию Иванычу! Помилуй, княже!

Еще опасаясь выйти из–под навеса, Дмитрий пристально следил, как окованные железом ворота медленно открылись, как в их темном чреве сверкнуло золото хоругвий и риз. Тогда, не таясь, князь вышел навстречу попам суздальским, которые с крестами и иконами шли к нему, Московскому князю, молить о мире и пощаде града.

Князь оглянулся. К нему спешили московские бояре, а рядом, утыканный стрелами, похожий на громадного ежа, стоял таран. Боевое бревно его продолжало мерно качаться.

В открытое окно терема ветер нес черный пепел с пожарища. Дмитрий Иванович стоял у окна, глядел с высоты на погоревший Суздаль. За спиной послышались легкие, быстрые шаги. Дмитрий оглянулся. Перед ним, смущенно потупясь, стояла девушка в василькового цвета летнике, щеки ее рделись румянцем.

— Прости, князь, не чаяла тебя встретить, — проговорила она.

Князь молчал.

Она подняла на него глаза, не зная, сердиться или нет за его молчание, и поняла: князь смутился больше ее.

«Очи у нее васильковые, как летник», — только и мог подумать Дмитрий. Еле совладав с собой, ответил:

— Не чаял и я встретить тебя… княжна иль боярышня, не знаю, прости.

Девушка отмахнулась от его несвязных слов.

— Княжна я. Дуней звать…

И тут князь, увидев, как гневная морщинка легла у нее между пушистыми бровями, подумал торопливо: «Аль обидел ее чем? Дурак! Двух слов связать не смог!» А она, подойдя поближе, взглянула строго, пристально, но и со скрытым любопытством: