Михаил Рапов - Зори над Русью

Из глубины возка выглянул Володя, закричал:

— Али ты забыл, как сей отрок к вам в Суздаль пожаловал? Тряхнули мы тогда князя Дмитрия Костянтиновича. Али в Суздале у вас память не крепка? Забыли?

— Помнят, — неохотно ответил гонец, поворачивая коня вслед за санями.

Далеко за полночь Семен Мелик с князем Владимиром да с послом добрались до Троицы. Там, несмотря на поздний час, не спали.

Отец Сергий встретил их в сенях, сразу с мороза в келью не пустил, попенял:

— Как это вы там в Кремле не устерегли князя, худо ему теперь, простыл. Я его малинкой горяченькой напоил, сейчас спит он.

Посмотрел на посла:

— А ты кто таков, человече? Гонец? С чем послан?

Посол замялся:

— Послан я в Москву, а не в Троицу.

Но Володя дернул его сзади за кушак:

— Очумел? Таиться вздумал! Перед отцом–то Сергием! Говори!

Посол переступил с ноги на ногу, подумал, вздохнул и начал речь:

— Князь Дмитрий Костянтинович речет тебе, великий князь Володимирский Дмитрий Иванович… — Смолк.

— Что же ты?

— Не гневись, отче, мысли спутались, не могу я речи сказать, ибо князя Дмитрия Ивановича не вижу, говорить ее некому.

Сергий улыбнулся:

— Ты речь после князю скажешь, сейчас лишь суть передай.

Посол молчал.

— Да о чем речь–то? Приехал–то с чем?

— С тем и приехал, что нашему князю опять из Орды ярлык привезли… Он и раздумался…

— Что так?

— Вестимо! И хочется и колется, а только сраму такого мы не ждали.

— Какого сраму? Говори толком.

— А такого… ярлык царский я Дмитрию Ивановичу привез.

Сергий посмотрел на образ. «Слава те, господи». Потом, увидев, как враждебно смотрит на него посол, он подошел к нему:

— Серчаешь? Утишь сердце свое. Али ты хотел бы, чтоб снова Суздаль в осаде сидел да посады свои жег? Не срам, но мир избрал князь Суздальский. Тому я радуюсь, а больше за Митю рад.

Сергий говорил негромко, как бы про себя, но с такой глубокой убежденностью, что мрачные складки на лбу посла невольно разгладились.

— Ведомо ли тебе, посол, как ты мне помог?

— Нет, отче.

— Дело! Княжий долг вновь зовет Дмитрия Ивановича! Не мальчонко–сиротинка, а великий князь спит у меня в келье.

— Не сплю я, отче.

Сергий оглянулся. В дверях стоял Дмитрий. Широко раскрытые глаза его блестели в полумраке. Тулупчик, который накинул он, сполз с одного плеча, рука твердо держит скобу двери. Сквозь расстегнутый ворот рубахи видно, как торопливо, взволнованно дышит князь.

Князь! Это поняли все.

А было так. Сын князя Дмитрия Костянтиновича Василий Кирдяпа в Сарай–Берке был, когда чума Мюрид–хана прикончила. Кирдяпа, не долго думая, к новому хану с дарами пошел, не поскупился да и охлопотал дельце. Азис–хан дал Дмитрию Костянтиновичу ярлык на великое княжение. Василий не мешкая поскакал домой да еще мурзу с собой в Суздаль приволок.

Узнав об этом, Дмитрий Костянтинович набросился на сына:

— Без головы ты! Казну на царей переводить горазд, а о том не думал, каково мне с Москвой тягаться!

Кирдяпа такого от отца не ждал, заспорил:

— Я, чай, не один приехал — с мурзой. Что князь Митрий против мурзы может?

Отец пуще распалился.

— А ты припомни, дурень, со мной мурза Иляк тоже небось был, а из Владимира нам с ним вместе ноги уносить пришлось, да и в осаду сели, да и слободы пожгли вместе. Твоего–то мурзу как звать–величать? Навязался он на мою голову!

Василий молчал обескураженный. Князь все вздыхал:

— Ну что я с татарином делать буду? Чего молчишь? Как звать его прикажешь?

— Урусмандыем зовут мурзу, — откликнулся Василий.

Князь поморщился.

— Имечко! Не выговоришь, ежели с мороза. — Заходил по палате, заложив руки за спину.

Тем временем стали сбираться бояре. Как сговорились, хвалили Кирдяпу. Дмитрий боярских речей наслушался, сперва ходить перестал, потом помягчал с сыном. После думы с боярами вышел из палаты, голова опять шла кругом, опять показалось — стол великокняжеский близок.

В темном переходе его поджидала дочь.

— Батюшка!

— Чего тебе, Дуня?

— Батюшка, не слушай ты бояр, не слушай Васьки, не замай Москву.

Князь пристально посмотрел на дочь, взял ее за руку повыше кисти, больно сжал, увел Дуню в свою опочивальню, задвинул засов на двери.

Дуня, оробев, глядела на отца.

Он сел, помолчал, потом спросил строго, но без злости:

— Отца вздумала учить? Довольно с меня и Васьки! В княжецкие дела ввязываться девке самая стать! Отколь у тебя эдакая прыть взялась, говори?

Хотела Дуня отвечать по–хорошему, ответилось дерзко:

— Тебя жалко, мало тебя московские били.

Князь и рассердиться не успел, как она вдруг добавила:

— И с Дмитрием Ивановичем вздорить не след. Таких князей, как он, поискать. — И покраснела.

— Так, так, — начал понимать князь, — в терем тебя, девка, запереть пора, от греха.

— Запирай! Только зря это, я и без того… — Запнулась, не договорила, со страхом поглядела на отца.

Тот прикрикнул:

— Говори, где? Как с Митькой Московским успела дружбу свесть? Срамница! Вот я тебя за косу!

Дуня подошла затихшая, ласковая, перекинула косу через плечо на грудь, протянула ее отцу. Тот не взял. Она села на подлокотник кресла, заглянула в глаза. Князь отвернулся. Тогда Дуня стала гладить его по руке, потом, наклонясь, зашептала на ухо:

— Ты, батюшка, не серчай.

— Я не серчаю, Дуня, — ответил он и сам с удивлением подумал, что и вправду не сердится.

Дочь шептала:

— Когда он у нас в Суздале был, встретила я его ненароком, срамить начала. Мальчишка, говорю, старика обижаешь, тебя, значит. Он мне такое сказал…

Дмитрий Костянтинович насторожился.

— Обольстил?! Красоту твою хвалить начал? Всегда так! А ты поверила?

Зажав ладони между колен, княжна сидела неподвижно, опустив голову, только коса с вплетенной в нее алой лентой чуть покачивалась.

— Ни словечка он мне про то не молвил, не посмотрел даже… — И по тому, как дрогнул Дунин голосок, Дмитрий Костянтинович понял: дочь говорит правду. — Совсем иное говорил он: о Руси, об иге татарском, о долге своем княжеском. Хорошо говорил, только не пересказать мне.

Дмитрий Костянтинович уже не слушал, погладив дочь по голове, сказал:

— Вижу — в терем тебя запирать непошто. Ты, Дуня, иди да не горюй, авось все ладно будет. Василия ко мне пришли.

Дуня ушла. Найдя брата, сказала, задорно изломив брови:

— Васька, иди, тебя батюшка кличет.

Войдя к отцу, Кирдяпа сразу, от двери не отойдя, начал толковать про то, откуда дружины сбирать, но Дмитрий Костянтинович встал, отодвинул кресло.

— Вот что, Василий, с Дмитрием Ивановичем ссориться я не буду, иная мысль у меня сегодня в голову запала. Ярлык этот я ему отошлю, а с татарином — как его? С Урусом, что ли? — ты кашу заварил, ты и расхлебывай, одари его, и скатертью дорога!