Федор Гайворонский - Последний тамплиер

— Мне отвратны евреи, — отвечал я, — почему именно туда?

Мой спутник рассмеялся.

— Потому что вы сами — черны и смуглы. Ваша кость тонка, а нос с горбинкой. Порою мне кажется, что Бургундия, и особенно, Лангедок — больше походят на Палестину, чем на Европу.

— Я франк! — мое сердце вскипело злобой, я едва сдержался, чтобы не броситься на собеседника.

Он опять рассмеялся.

— Успокойтесь! Не принимайте все так близко к сердцу. Я просто хотел слегка развеселить вас после столь напряженной процедуры суда. Должен заметить, вы легко отделались. Обычно все протекает гораздо сложнее …

Очень долго мы молчали. Потом, как-бы продолжая разговор, мой спутник спросил:

— Кстати, что вам не нравится в евреях?

— Их Магомет слишком жесток и требует крови. У сарацинов тоже в жертву приносят барана. Но всего лишь один раз в год. А у нас вообще жертва заменена святым причастием. Мы не проливаем кровь.

— Позвольте вам возразить, любезный рыцарь, чью же по-вашему кровь вы проливали в Святой Земле?

— Это была война. Святая война за право обладания святой землей.

— Ну хорошо, пусть вы правы. Но представьте — татары, которые сейчас терзают московитов и восток Империи, приходят в ваш лен и заявляют, что явились на землю, которую считают святой, и которую хотят отобрать у вас. Как поступите вы? Чем вы ответите им на подобные заявления? Молчите граф? У вас закончились чужие мысли, те, которые говорили вам вслух командоры, епископы, орденские братья. А своих мыслей у вас нет. Ваш ум затуманен и не способен их произвести. Подумайте, граф, вы же умный человек. Найдите смелость признаться, что единственный возможный ответ — тот, который пришел к вам сейчас в голову и никакой другой.

— Кто вы такой? Почему позволяете себе столько? Вы говорите с дворянином, носящим графский титул, с рыцарем, мастером меча. Кто бы вы ни были, к какому бы тайному братству не принадлежали, согласно законам дворянской чести я имею полное право сорвать с себя эту чертову повязку, увидеть ваше лицо и заставить вас на коленях просить прощения!

— Простите, граф. Должно быть, я действительно перешел границы. Но, тем не менее, я имею право подобным образом разговаривать с вами. Я упоминал, что являюсь, как и вы дворянином. Мой титул знатнее вашего, а орденская должность слишком высока, чтобы произносить ее вслух.

— Вы тамплиер… Боже мой! Как я раньше этого не понял. Ваши речи, ваша манера вести разговор…

Собеседник неожиданно умолк. Из чего я заключил, что мои подозрения верны. Очевидно, он принадлежал к высшему капитулу, и состоял в Фемгерихте только потому, что мстил, согласно клятве, за обиды, принесенные своему Ордену. Несмотря на то, что Орден Храма был упразднен семь лет назад, мой спутник продолжал исполнять свой долг в соответствии с орденской должностью!

— Простите, — молвил я, — не вы, а ваш неразумный спутник перешел границы. Я искренне раскаиваюсь в своих словах.

— Мой долг прощать любого, кто попросит об этом, — ответил он, — вы на самом деле настолько благородны, насколько о вас говорят. Вот моя рука, граф. Если она вам понадобится, я всегда готов придти к вам на помощь.

— Благодарю, — произнес я, тронутый его речами, — в свою очередь …

Я не успел докончить фразы. Карета неожиданно остановилась.

— Что случилось? — спросил я.

— Не знаю. Так не должно быть, — отвечал спутник, — снимите повязку. Думаю, что теперь это лишнее.

Я сорвал надоевшую тряпку и посмотрел на него. Он был в темном плаще с глубоким капюшоном, скрывавшем лицо. Он сидел без движения, как статуя. Я догадался, что он прислушивается.

— Я слышу справа шаги. И слева тоже. Вот вам кинжал, — прошептал он, отцепил и протянул длинный, восточный клинок в гладких кожаных ножнах. Я выскочу вперед и попытаюсь их задержать. А вы бегите. Вдоль обоих сторон дороги — лес. В нем легко спрятаться. Дождитесь утра. О… Они совсем близко.

С этими словами он вытащил саблю, распахнул дверь и бросился в темноту. Я услышал как звякнул металл — должно быть, встретились два клинка. Мгновение я колебался — не остаться ли, помочь ему в бою. Но кто-то сказал мне в душе, что надо поступать так, как сказал мой спутник. Я осторожно высунулся в дверной проем, разглядел в лунном свете несколько сражающихся возле козел кареты фигур и бросился в лес. Я слышал сзади крики по — немецки:

— Держи, держи второго!

И бежал, сжимая одной рукой подол сутаны, а другой — кинжал. Уйдя на достаточное расстояние, я упал, прислушался и услышал шаги. Кто-то бежал за мной следом. Осторожно я приподнялся и увидел его, одетого, как крестьянин. Он уверенно держал в руке меч. И тоже прислушивался, ища меня.

— Выходи, — сказал он по-немецки, — тебя все равно найдут и поджарят.

Я осторожно снял галоты и швырнул один в ближайший кустарник. Тотчас мой преследователь метнулся туда. Я бросил второй галот, ближе к себе. Человек подбежал, я схватил его за ноги и опрокинул. Мы боролись недолго. Кинжал был остер, и распоров с треском ткань, по рукоятку погрузился в чужое тело. Жертва забилась в судорогах. Ладонь стала мокрой от липкой крови. Я вытащил оружие и вторично нанес удар. Когда преследователь затих, я оставил тело, взял меч и залег в ложбину, слушая лес, ожидая погони. Было тихо. Подождав еще достаточно долго, я вернулся к телу.

Я нарочно оставил его лицом кверху, чтобы кровь не запачкала сильно одежду. Раздев труп, я снял с себя сутану и напялил колгот убитого. Он пришелся почти впору. Затем я надел остальное. Кровь уже подсохла. Я рассчитывал утром найти ручей, или речушку, постирать окровавленную драпу, побриться налысо кинжалом и в таком виде продолжить путь.

Отчаянно борясь со сном, я просидел до рассвета на сыром валежнике. Когда стало светать, я оттащил труп в кусты, забросал его прошлогодней листвой.

Подумав, я решил все-же вернуться к дороге, на тот случай, если мой спаситель все еще лежит там, мертвый, или, что вполне вероятно, еще живой. Я пробирался с величайшей осторожностью, от ствола к стволу. Подойдя к дороге, осторожно посмотрев на нее из кустов, я увидел впереди карету, труп кучера и распростертое на земле тело в плаще. Приглядевшись, я понял — тот, в плаще, был обезглавлен. Я не заметил отрубленной головы, значит ее унесли, чтобы кому-то показать.

Крадучись, прислушиваясь к каждому звуку, я выбрался в чащу, и убедившись, что за мной не следят, направился за солнцем. Я шел долго. Лес все не кончался. Очень хотелось есть. Мне встретились на дороге лани, они не были пугливы, я смог бы подстрелить одну, будь со мной арбалет, или лук. Устав, я привалился к дубу отдохнуть и уловил, запах костра принесенный ветром. Обрадовавшись, что поблизости могут быть люди, я направился по ветру.